Читать книгу "Назад в СССР - Надежда Нелидова"

Маленькая душа чуть не лопается от избытка счастья. Настроение такое… Сама бы подпрыгнула и зависла той невесомой снежинкой, запереливалась голубым, зелёным, красным! Впереди ещё ёлки и подарки, и гости, и долгие каникулы.

Ещё далеко до мучительных подростковых переживаний, самоедства, терзаний, исканий и угрызений. Просто дышишь и растёшь, как трава или котёнок. Душа свежа, как голубой сугробик на обочине. Как губка, готовая доверчиво впитать жизнь.

Потом в неё впитается много разного, в том числе дурного и ненужного. Если бы можно было взять и досуха выжать ту губку!

Ещё далеко было до переходов на летнее и зимнее время. Но что зимой рассветало только где-то после второго урока – это помню хорошо. К школе со всех сторон подтягивались отягощённые ранцами, сонные укутанные фигурки, зыбкие, как сомнамбулы, в ночной чернильной тьме.

А чернила хранились в больших эмалированных чайниках, запятнанных кляксами: тяжёлые, маслянистые, жирные. Учительница разливала их в стеклянные толстенькие непроливайки. В партах для них были вырезаны специальные круглые выемки. Слово «непроливайка» стало историзмом. Как и «перочистка»: несколько сшитых посередине тряпочных кругляшков.

Что ещё сохранилось в памяти от зимы? Колодец. Просто готовый реквизит к сказке «Госпожа Метелица». Из-за округлых ледяных наростов сруба не было видно. Цельная толстая ледяная скульптура толщиной в метр.

Но мама находила всё, что нужно: обледенелую тяжёлую цепь, ведро на цепи, покрытое стеклянной корочкой. Бешено вращалась ручка, ведро уносилось в глубокую ледяную прорубь и с плеском падало в оконце чёрной воды: туда, на дно, где госпожа Метелица восседает на своей пышно взбитой снежно-пуховой перине. Терпеливо поджидает маленькую девочку, которая уронит в колодец своё веретено. Или маленькое жестяное зелёное ведёрко.

Самый опасный момент – когда мама вытаскивает полное, окутанное морозным паром ведро (ничего не видно!). Она покрепче упирается валенками в скользкий, облитый водой лёд, перехватывает дужку, льёт прозрачную, даже на вид студёную воду в свои вёдра.

По моей просьбе плескает и в игрушечное зелёное ведёрко: к нему моментально прилипают мои пуховые рукавички. Мама с трудом переступает, отдирая приросшие ко льду валенки, вскидывает скрипнувшее коромысло на плечи. Каждый раз весело говорит одно и то же: «Ну вот, домой придём, чаёк вскипятим».

Зима не даром злилась, а мы уже вовсю шили горшочки для рассады. Бралось несколько газет, складывалось, сминалось особым образом, по краю сшивалось большой иглой (мама называла её «цыганской»). Я заправляю в иглу сложенную втрое нитку. Я ещё не умею шить.

– Мама, а кто такой Лися Пупкин?

– Кто-кто?

– Ну, по радио про него поют. И тётя Аля в гости приезжает, тоже всегда поёт: «Лися Пупкин, Лися Пупкин, Лися Пупкин, два гуся!»

Мама киснет от смеха, плечи у неё трясутся.

– Летят утки, летят утки! Выдумала Лисю Пупкина какого-то.

Песня сразу становится взрослой и скучной. Утрачивает весёлую скоморошью таинственность и своего главного героя – огненно-рыжего, с пуговкой на макушке, Лисю Пупкина.

В садике я хорошо рисовала открытки к 8 марта. Ко мне выстраивалась очередь. Я брала химический карандаш (были такие карандаши: с одной стороны красные, с другой – синие. Яркие, блестящие, их и слюнявить не надо было).

Бойко выводила водружённые друг на друга красные кружочки. Потом переворачивала карандаш и украшала их синими лучами. Восьмёрки напоминали страшненьких растопыренных, перетянутых в талии ежей. Двадцать пять детей в группе, двадцать пять одинаковых красно-синих взъерошенных, колючих восьмёрок в подарок мамам.

А вот с чтением у меня были нелады. Я нещадно привирала слова, мне хотелось вертеть их, выворачивать на свой лад, пробовать на вкус и на слух. Слух подводил.

Меня влёк жуткий, дышащий отравленной бледной зеленью на физической карте мира, Ядовитый океан. Когда выучила буквы, он оказался всего-то Ледовитым. Маленький брат болел, температурил: подхватил «гриб». Вот только какой гриб: на мухомор похожий или на сыроежку? Наверно, на груздь, тот тоже весь в капельках пота. Нет, всё-таки на красноголовик: вон у братишки какая красная от жара голова.

Слова не переставали меня тревожить, когда я подросла и пошла в школу. Среди урока подпирала лицо кулачками и задумывалась. «А почему злаки – плохое слово?» – спрашивала я у учительницы. «Чем же плохое? – удивлялась она. – Злаки – это пшеница, рожь. Озимые, яровые. Хлеб, который мы едим. Очень хорошее, славное слово «злаки». – «А почему тогда говорят: «злачное место»?

Или: «А почему Советский Союз называют государством? Государя ведь свергли ещё в революцию?» Учительница не одёргивала меня за то, что я отвлекаю от темы. Наоборот, хлопала в ладоши и весело обращалась к классу: «Ребятки, вот какой прозвучал интересный вопрос. Давайте на него все вместе поищем ответ».

Городскую тётю Алю – это она любила петь «Летят утки» – мама называла мудрейшей женщиной.

Тётя Аля увидела, как я учусь шить, и крикнула: «Что же ты слева направо стежки кладёшь, кулёма? Не на покойника шьёшь!» Заметила, что я расчёсываю волосы на крыльце – «Кто же на улице чешет волосы? Птички волосы унесут, гнёздышки совьют: голова болеть будет».

Как-то я ходила и мурлыкала песенку. Тётя Аля тут же заметила: «Рано, пташечка, запела, как бы кошечка не съела. Без причины петь – счастье пропоёшь». Безусловно, тётя Аля была ходячим кладезем жизненной мудрости.

Помню, в разговоре с мамой тётя Аля сказала, что женщины всего мира должны отлить золотой памятник людям, которые придумали три вещи. А) стиральную машину, б) газовую плиту и паровое отопление, в)… Последний пункт забыла, но тоже что-то такое, что здорово облегчило женщине бремя домашнего рабства.

Особенно тётя Аля была подкована в построении счастливой семейной жизни. «Выйдешь замуж, деточка, запомни три вещи. Во-первых, по дому всё делай тихо, как мышь. Не хлопай дверями, не топай ногами. Ты же женщина. Не стучи, не бренчи кастрюлями-сковородами, мужчин это выводит из себя.

Во-вторых, когда муж обедает – о проблемах ни-ни, деточка. Обед для мужчины – святое. А третье (тётя Аля оглядывалась и переходила на шёпот) самое главное: он ведь муж тебе? Муж. И если он, деточка, ни жить ни быть, захочет – никогда не отказывай. Где бы вы с ним не были: на кухне так на кухне, в сарае так в сарае, в подпол за картошкой полезли – и там не артачься. Весёлая, приветливая, всегда с улыбкой, всегда будь готова». – «Как пионер? Будь всегда готова как пионер, да?» – «Что? Ну да, ну да, как пионер…» – тётя Аля мелко, смущённо смеялась.

Слава богу, что нас не слышала мама.

Я не представляла, что значит «захочет», к чему нужно быть всегда готовой… И вообще, зачем мне всё это? Я уже давно решила, что когда вырасту, женюсь на Янеке из фильма «Четыре танкиста и собака». При этом не понимала, почему надо мной смеются взрослые, прямо покатываются со смеху.