Читать книгу "Голландия без вранья - Сергей Штерн"

…Выслушав эту тираду, я почему-то еще больше уверился в том, что убить человека он бы не смог.

А неплохую все же ветчину делают в Арденнах!

Да что ж это такое?

На следующий день я проснулся очень рано. Солнце, впрочем, уже встало и еще до моего пробуждения скрылось за облаками, оставив лишь узкую бирюзовую полоску чистого неба над горизонтом. Но высоко подняться оно не успело — кромка облаков над бирюзой кипела и плавилась, как огненные кружева на затянувшем все небо сером ватном одеяле. Я спустился в холл и стал ждать Таню и Альберта, чтобы вместе позавтракать.

Тут и произошло это знаменательное событие — пара французских туристов русского происхождения обозвала меня длинным и скучным голландцем с трубкой. И ничего удивительного в том, что я был скучен — мои спутники запаздывали, я успел всерьез проголодаться и мысленно представлял себе исчезающую миндальную начинку из кекса. И еще яйца. Яиц не хватало на всех. Правда, их потом подносили, но в какой-то момент и почему-то именно тогда, когда мы приходили на завтрак, яйца кончались. И при этом еще голландцы, в отличие от шведов, сервирующих как крутые яйца, так и всмятку, подают яйца, только сваренные до резиновой плотности. Может быть, дело в суровом кальвинистском воспитании, предписывающем умерщвление плоти — что еще, дескать, за всмятку! Смиряй себя молитвой и постом.

Но не будем особенно суровы к кальвинизму. Похоже, что именно эта вера, требующая от своих адептов непрерывного терпеливого труда и отказа от всех мелких благ жизни, проповедующая простоту и бережливость, сделала голландцев такими, какие они есть. Кстати, многие считают, что капитализм, как общественная формация, имеет корни именно в кальвинизме — до этого, пока бережливость и труд за особую добродетель не почитались, огромные состояния растранжиривались так же быстро, как наживались.

Хочется, конечно, быть объективным, но скучно думать, каким бы стал мир, если бы все вдруг подчинились суровым законам кальвинизма. В чем я уверен, так это в том, что ни арденнская ветчина, ни лимбургский сыр не были бы изобретены, а если бы и были, то их изобретателя сожгли бы на костре…

Мы выехали из Амерсфорта, по выражению Альберта, «очень, но недостаточно рано». Впрочем, особенно торопиться нам было некуда, потому что объем впечатлений, которые может вместить человеческий мозг, все равно ограничен. Наш путь лежал на юг, в самую юго-западную провинцию Нидерландов — Зеландию, и решено было ехать по маленьким дорогам, чтобы, так сказать, насладиться картинами жизни провинциальной Голландии.

Под городком Кулембург, откуда родом Ян ван Рибек, основатель Капстада[3]и всей Южно-Африканской Республики, мы переправились через Рейн на пароме — настоящем пароме, где тягловой силой являются закрепленные по обоим берегам канаты.

Чем дальше на запад, тем чаще попадались земляные дамбы, местами дорога шла по насыпи, а с обеих сторон лежало, как небрежно расправленная алюминиевая фольга, спокойное море.

Как строились эти дамбы, непонятно.

— Да что ж это такое? — сказала Таня.

И я с ней согласился.

Колеся изо дня в день по дорогам, мы постепенно осознали, что страны Голландии (извини, Альберт, — Нидерландов), строго говоря, не должно было бы существовать, по крайней мере в том виде, в каком она существует сейчас.

Третья часть ее территории, свыше пятнадцати тысяч квадратных километров, лежит ниже уровня моря (кое-где аж на шесть метров!), да и остальная часть недалеко ушла — страна плоская, как Калмыкия, за исключением самой юго-восточной ее части, на границе с бельгийскими Арденнами, где находится голландский Эверест. Это популярное место тренировки голландских альпинистов — высота его достигает трехсот метров! История Нидерландов — это история постоянной борьбы с водой и захватчиками, в которой они чаще всего выходили победителями. Рано или поздно.

Любая маленькая речка, даже ручей представляет собой угрозу наводнения.

У всех у нас голландский пейзаж с детства ассоциировался с ветряными мельницами — толстая тетка в чепчике и переднике кормит цыплят на фоне четырехкрылого идиллического ветряка. Но я никогда не думал, что основная функция этих мельниц — вовсе не молоть зерно. Их работа — откачивать воду с заливаемых территорий.

Альберт: Смешно, что первые в мире промышленные лесопилки появились в Голландии, стране, где и лесов-то нет. И приводились они в движение все теми же ветряными мельницами…

Ну вот, пожалуйста, воду откачивать, лес пилить… а про зерно — ни слова.

Как бы там ни было, гидротехнические работы в Голландии начались еще в раннем Средневековье, когда было построено множество каналов, разгружающих речные русла при паводках.

А запад страны изначально был защищен от моря только песчаными дюнами, как в Схевенингене, засаженными специальной травой для их укрепления. Трава эта настолько жизненно важна, что по ней даже ходить запрещено. Земляные дамбы начали строить еще давно, но по-настоящему эта работа развернулась в девятнадцатом-двадцатом веках, когда появились паровые двигатели и мощные машины.

Если посмотреть на карту Голландии, то на ее северо-западе, на юго-восток от Западно-Фризских островов, можно видеть тонкую полоску, соединяющую Северную Голландию с Фрисландией. Это — тридцатикилометровый земляной вал, построенный лет восемьдесят тому назад. Отгороженную территорию частично осушили, так возник первый в Голландии полдер — участок земли, по плодородию уступающий разве что украинскому чернозему. По поводу украинского чернозема мне всегда вспоминается, что одним из российских экспонатов на Всемирной парижской выставке в 1900 году был кубический метр украинского чернозема, вырезанный из земли целиком. Можно себе представить слюнки земледельцев всего мира! Как же надо было перевернуться, чтобы организовать на Украине катастрофический голод тридцатых годов…

Cлово «полдер» стало возникать в разговорах еще задолго до поездки. Приходя ко мне, Альберт, как я уже говорил, разворачивал сразу с десяток карт и начинал быстро-быстро бормотать заковыристые голландские названия, уточняя маршрут предстоящего путешествия.

— А тут у нас полдер, — говорил он, делая над картой неопределенный жест рукой.

— Вот оно что… — отвечал я еще более неопределенно, не желая показать свою темноту.

Постепенно все же выяснилось, что такое полдер. Но для того, чтобы понять суть полдера, его надо увидеть. Представьте себе многокилометровую идеально плоскую поверхность, прерываемую кое-где только несколькими симметрично посаженными с равными интервалами деревцами или маячащим на горизонте симметричным же земляным валом. Эта земля, содержащая тысячелетние органические отложения морского дна, как уже было сказано, неимоверно плодородна и используется на полную катушку. Иногда это простирающиеся до горизонта строго геометрические, шириной метров в пятнадцать, грядки тюльпанов — красных, белых, алых, оранжевых, желтых… Но чаще гигантские, совершенно космического вида теплицы. Я специально объехал одну из них, засекая по спидометру размеры. Оказалось — 2,5 на 2,5 километра! Сквозь полупрозрачную пленку видны зелень и тысячи неярко горящих ламп — так и представляется их тихий загадочный гул. Людей не видно, но совершенно понятно, почему крошечная Голландия стала главным поставщиком овощей в Европе. Они экспортируют все что угодно — клубнику, томаты, огурцы, редиску, салат, спаржу, яблоки, груши, — и все это в каких-то не поддающихся осмыслению количествах. Все это, правда, довольно невкусно. Впрочем, тут мне показалось, что голландцы хитрят, — помидоры, купленные нами в самом обычном супермаркете, оказались вполне приличными (до саратовских, конечно, далеко). Себе они, жулики, оставляют что получше.