Читать книгу "Гробница вервольфа - Лариса Соболева"

– Разрешите Шарлотте поехать в Озеркино.

– Еще один сумасшедший, – проворчала герцогиня, у которой уже не было сил сердиться. – У вас, Оливье, потеряно всякое соображение.

– Напротив, ваша светлость, мое соображение подсказывает, что это будет разумным шагом. Шарлотта дала согласие приехать, и как будет она выглядеть, и вы в том числе, если не сдержит слова? Ведь действительно, мадам, почему вы живете закрыто? Господа попытаются дать объяснение, что вызовет ненужный интерес к вашему дому. Лучший способ затеряться – быть на виду, то есть хотя бы изредка показываться. Не желаете ехать сами, отпустите Шарлотту вместе со мной, вашим братом и племянником.

– Эти два болвана обязательно скажут какую-нибудь глупость, – возразила герцогиня.

– Дайте им соответствующие указания, они не посмеют ослушаться. Да и Шарлотта, ваша светлость, настроена весьма решительно…

– Мне плевать, на что она там настроена, – отмахнулась она.

– Но ее состояние может спровоцировать…

– Хорошо, хорошо, я подумаю. Но ничего не обещаю.

Оставшись одна, она долго-долго смотрела на пламя. У нее нет дел, ей некуда торопиться, почти отсутствовали и чувства. Было только одно – время, много времени, чтобы думать. Оно протекало медленно и никогда не наполнялось ожиданием, что однажды все переменится к лучшему. Герцогиня Лейхтенбергская, волею судьбы заброшенная в глушь России, не выбирала. А время выбрало ее, согнуло, но не раздавило. Пока не раздавило. Время отняло у нее все, взамен познакомило с леденящей пустотой, не оставив главного – смысла, а значит, и надежды. Все кончено – это она узнала давно, так давно, что позабыла, когда. Нет ничего страшнее бесконечного и бессмысленного времени, оно хуже смерти.

Настала ночь, тихая и темная.

– Тише, подполковник, вы так топаете… – шикнула Марго.

– Я стараюсь…

– Молчите уж, а то услышит.

Сначала подглядывали за Уваровым из окна. Когда Мишель прыгнул в лодку, Марго потребовала немедленно выйти на террасу. Не представляя, что еще взбрело в прелестную головку графини, Суров крался за ней, а молодая женщина уже пряталась за колонной, поддерживающей балкон. Лодка Уварова, едва освещаемая фонарем, стремительно удалялась.

– Поплыли за ним? – поступило совершенно дикое предложение от Марго. Она смотрела на него снизу, повернув лишь голову, смотрела виновато.

– Попытка вызнать чужие секреты, сударыня, является вмешательством в частную жизнь, – процитировал ее же Суров.

– Тсс! – приложила она палец к губам. – Он отплыл недалеко. Я знаю, это дурно, знаю. Но что же делать, Александр Иванович? Не могу, мне ужасно хочется знать, куда он плавает каждую ночь. В конце концов, Мишель мой брат.

– Как, вы себе представляете, мы будем плыть за ним? – зашипел Суров возмущенно. – Он услышит. И увидит.

– Ничего не увидит, – с жаром и шепотом заверила Марго. – У нас нет фонаря. Мы потихоньку… Александр Иванович, голубчик! Коль откажетесь, я сама поплыву, иначе умру. Вы смерти моей хотите?

– Ну что мне с вами делать! – в сердцах взмахнул руками Суров. – Из-за вас я лишусь друга. Все беды от женщин. Идемте.

Он подал ей руку, когда она сходила в лодку.

– Что тут у вас? – спросил, заметив некий предмет, завернутый в шаль.

– Труба. Подзорная. Ну, быстрее же! А то мы его потеряем.

– Ага, так вы знали, что поплывете за ним?

– Разумеется. Но когда бы раньше вам сказала, вы не пошли бы со мной посмотреть, как Мишель сядет в лодку.

Суров греб тихо, хотя всплески весел, ему казалось, долетали до ушей Уварова. Его мучило сознание, что поступают они скверно, зато Марго приставила трубу к глазу и смотрела вдаль, как капитан корабля. Ахнула:

– Я так и знала! У него свидание!

– Дайте-ка мне взглянуть, – протянул руку подполковник.

Марго отдала ему трубу. Настраивая ее, он шептал:

– Интересно, кто же с ним…

– Александр Иванович, а нельзя ли подплыть поближе?

– Нет, как можно! – пробасил он.

– На том берегу камыш, я сегодня видела в трубу. Ну, хоть чуточку ближе… Они не увидят нас, ручаюсь. Отдайте трубу и гребите! – приказала Марго.

– Увольте, Маргарита Аристарховна, но к камышам я грести не буду. Немного подплывем, и довольно.

– Да гребите же, черт возьми! – сердилась Марго, приставив трубу к глазу. – Я скажу, когда будет довольно.

Суров не верил ей – она слишком неосторожна, поэтому, сделав с десяток гребков, он остановился и потребовал трубу. Взглянув в нее, панически схватился за весла и развернул лодку. Марго забеспокоилась:

– Что такое? Что случилось?

– Они плывут к нам.

– Мишенька, вы слышите всплески? – спросила Шарлотта.

– Да, – ответил Уваров, работая веслами. – Рыба играет. Ваша матушка согласилась отпустить вас?

– Нет, – вздохнула девушка. Сегодня она была иная, грустная. Но вдруг тряхнула головой и твердо сказала: – Я приеду, чего бы это ни стоило. А не пустят – убегу.

– Идите ко мне, Шарлотта, – протянул руки Уваров, бросив весла. Держась за борта лодки, она перешла к нему, села рядом, он ее обнял. – Вы не замерзли?

– А мне с вами всегда горячо, – улыбалась Шарлотта, положив голову ему на плечо. – У вас горячие руки, Мишенька, я чувствую тепло через вашу одежду. А еще у вас красивая сестра. Она так не похожа на всех, кого я знаю.

– Марго ни на кого не похожа.

– А мне казалось, все люди на земле похожи друг на друга – мрачные, суровые, скучные. Моя мать такая, де ла Гра, дядя, кузен…

– Кузен – сын вашего дяди?

– Нет. Он мой кузен по линии отца. Родители его умерли, оставив приличное состояние, но кузен быстро все промотал, теперь живет с нами. Думаю, ему не нравится жить взаперти, да деваться некуда. А дядя – родной брат матери, младше ее на десять лет. Да, пьет водку, я сама видела, пьет, прячась от сестры. Дядя злой, только не пойму, на кого злится – на мать, на меня или просто таким уродился. Они несчастны, и несчастны по отдельности. Им бы сделать хоть один шаг к сближению, поговорить, понять друг друга, и тогда, возможно, из трех несчастий получилось бы что-нибудь путное. Но они этого не сделают. Никогда.

– А вы, Шарлотта, разве не несчастны там?

– Временами. Когда с ними. А без них счастлива. Отчего так происходит? Отчего близкие люди хуже врагов бывают? Думают о долге, репутации, чести… Конечно, они нужны, но должны быть сами по себе, потому что иначе нельзя. К чему же об этом много говорить, а не жить? Вернее, жить так неуютно, так скучно? Отчего им не хочется освободиться от себя же?

Уваров поражался, что Шарлотта, в сущности, еще девочка, говорила о таких серьезных и естественных вещах, которые вот, близко, но почему-то для многих искушенных, умных людей недосягаемы. Что им мешает? Гордость, самолюбие, сомнения или страх? Он тоже сначала боялся свиданий, кружащих голову. Теперь, как будто превратившись в мальчишку, Уваров только и ждал ночи. Но говорить об этом неловко. А если не думать? Жить, как предлагала Шарлотта? Ведь для него все уже предельно ясно, зачем же загромождать мозг ненужными сомнениями, а душу – страхами?