Читать книгу "Шерлок Холмс в Америке - Ларри Миллетт"

– Все знают, – разглагольствовал Рафферти, пока мы ближе к десяти часам шагали по направлению к «Маджестик», – что вода – лучший друг нечистого на руку бармена. Если подливать ее в нужных количествах, то прибыли вырастут, это как удобрение для кукурузы, зуб даю! Но это целое искусство. Нальешь лишку – и клиенты, которые могут оказаться очень злопамятными, переметнутся в другое заведение, а то и затянут петлю на шее. Я такое как-то раз видел в Дедвуде, и хоть я не сторонник самосуда, но не могу сказать, что испытывал хоть каплю сочувствия к бармену-мошеннику, который дергался как оглашенный. Разумеется, если разбавляешь чуть-чуть, по капле-две на бутылку, то никакого навара не получишь, окромя риска быть пойманным за руку.

Холмсу эта речь показалась очень любопытной, и он сказал Рафферти:

– Ваши познания просто потрясают, сэр. Интересно, есть ли у вас практический опыт в подобном темном деле?

– Обидно слышать, сэр! – с полушутливым возмущением отозвался Рафферти. – Негодяй, который разбавит добрую бутылку виски, должен гореть в аду, по моему мнению, и определенно там окажется, если дьявол выполняет свои обязанности.

– Приношу свои извинения, – тут же сориентировался Холмс. – Я не сомневаюсь, что ваше замечательное заведение славится по всему Северо-Западу «честными» напитками, которые вы наливаете. Однако теперь прошу обратить внимание на наше сегодняшнее мероприятие. Все готово?

Меня вопрос несколько озадачил, а вот Рафферти, казалось, понял, о чем речь, поскольку ответил утвердительно.

– Отлично, – сказал Холмс, – тогда давайте посмотрим, что за чудеса припасены для нас в «Маджестик» сегодня вечером.

Как мы вскоре обнаружили, пивная и близко не соответствовала своему гордому названию. Она занимала нижний этаж неприметного деревянного здания в квартале от главной улицы Александрии, и мы издали услышали смех и разговоры, доносящиеся сквозь стены.

Холмс, как и обычно, шел впереди и беззаботно распахнул входную дверь, словно приехал в оперу. Внутри мы повесили наши пальто на длинный ряд крюков подле двери – правда, Рафферти отказался расстаться со своим плащом, сославшись на холод, – а потом изучили весьма потертое величие таверны. Она состояла из большого квадратного зала с дощатым полом и обитым жестью потолком; хлипкие стены были оклеены облезлыми обоями, а в дальнем конце возвышалась длинная деревянная барная стойка. Единственной попыткой хоть как-то украсить интерьер были картины, изображавшие сцены рыбалки. Неудивительно, что местечко насквозь провоняло табачным дымом и алкогольными парами, и я с отвращением заметил на полу следы от плевков, пролетевших мимо редких урн.

Несмотря на явную непривлекательность, заведение было забито грубоватыми парнями в простых рабочих комбинезонах. Посетители стояли за маленькими столиками и толпились возле барной стойки. Помещение освещали электрические лампы, и в их свете мы с Холмсом в наших костюмах с иголочки выглядели очень приметно. Рафферти, разумеется, выделялся главным образом своим телосложением – как и еще один из присутствующих мужчин, который стоял за барной стойкой в центре лицом к толпе выпивох.

Рафферти постарался в красках описать нам Магнуса Ларссона, но в реальности тот выглядел даже внушительнее, чем нарисовало мое воображение: ростом под два метра, с широкой грудной клеткой и рельефными мышцами, с окладистой светлой бородой и белокурыми кудряшками, которые ниспадали на плечи. Когда я рассмотрел писателя получше, меня поразила пронзительная синева его безумных глаз, напоминающих альпийские озера. Широкий нос, однако, был красным и весь в пятнах – без сомнения, в результате злоупотребления спиртным. Я на глаз определил, что Ларссону около сорока пяти, учитывая седые пряди, поблескивавшие в шевелюре и в бороде. Самой выдающейся чертой мне показался очень высокий лоб, изрезанный глубокими морщинами, что наводило на мысли о фьордах на родине самозваного рунолога.

Одет Магнус тоже был весьма необычно: в длинную красную рубаху, подпоясанную черным поясом и украшенную примитивными узорами в скандинавской манере. Короче говоря, перед нами стоял замечательный образчик древнего викинга, и если бы он внезапно вытащил меч и щит и начал угрожающе размахивать ими перед толпой, то я бы тут же принял его за скандинавского завоевателя, который вдруг вернулся к жизни в последние годы уходящего девятнадцатого века.

Магнус, когда мы вошли, что-то с пафосом рассказывал, и его барственный бас гремел в зале, словно пушка над водой:

– Колумб, мать его, всего лишь копировал викингов, господа, он открыл Америку не больше, чем папа открыл религию. Вся эта ерунда про тысяча четыреста девяносто второй год всего лишь вранье, не верьте ни на секунду. Нет, господа, это были ваши предки, викинги, с их большими сердцами и широкими душами. Именно они приплыли из Гренландии и впервые высадились на этом огромном континенте. История когда-нибудь докажет это, помяните мои слова. А теперь, хозяин, давай-ка налей мне полную, и мы выпьем за благородных рыцарей прошлых эпох!

Произнеся последнюю фразу под громогласное «ура!» хозяина и посетителей таверны, Ларссон наконец заметил Холмса, Рафферти и меня. Он отставил высоченную кружку с пивом и смерил нас долгим недоверчивым взглядом, словно узрел нечто неподобающее.

– Ну-ну, – сказал он, и его громкий голос с легкостью перекрыл гам в зале. – Кто это тут у нас? Мистер Рафферти, докучливый ирландец?

– К вашим услугам, – ответил Рафферти с легким поклоном. – Я оценил лекцию по истории, которую вы только что прочли, хоть и замолвил бы словечко за святого Брендана[12], если не возражаете.

Ларссон поднял кружку в шутливом приветствии со словами:

– Всеми средствами, сэр, воздадим ирландскому монаху должное, хотя лично я считаю, что кельты скорее доверяют фантазиям, чем фактам. – Затем, посмотрев на нас с Холмсом, Ларссон продолжал: – Вижу, мистер Рафферти, что вы привели с собой неких джентльменов, чтобы весело провести время и слиться с нами, простолюдинами. Что за двух пижонов вы притащили в это логово беззакония?

Остальные разговоры в баре внезапно стихли, и все уставились на нас. Махнув рукой в нашу сторону, Рафферти объяснил:

– Это и правда джентльмены, мистер Ларссон, они преодолели бурную Северную Атлантику, чтобы добраться сюда из самой Англии. Я хотел бы представить вам мистера Джона Бейкера и мистера Питера Смита, экспертов Британского музея, которые надеются изучить знаменитый рунический камень.

– Эксперты, говорите? Согласитесь ли вы выпить со мной, джентльмены, или же вы придерживаетесь сухого закона?

– Я лично не против стаканчика доброго бренди, – ответил Холмс с натянутой улыбкой. – Думаю, нам не повредит присоединиться к вам.

– Тогда подходите сюда, – позвал Ларссон.

Говорил он с сильным акцентом, совершенно не напоминавшим шведский: скорее, его речь звучала как у полукровок, вроде тех, что мы встречали на Манхэттене по пути в Миннесоту. Меня бы смутил его говор, если бы Холмс не предупредил заранее, что Ларссон – уроженец Нью-Йорка, сын шведских иммигрантов. Мой друг, как он выразился, «накопал» эту информацию еще до нашего путешествия через Атлантику. Среди прочего он узнал, что Магнус впервые съездил на историческую родину в двадцать два года, а в тридцать решил обосноваться там. Хотя Ларссон прекрасно владел шведским, он писал свои повести сначала на английском, а потом уже переводил их на шведский. «Он больше американец, чем швед, – сказал мне Холмс, – пусть и выставляет теперь напоказ свои скандинавские корни и любит называть собственные книги „эпосом“ своего народа».