Читать книгу "В случае счастья - Давид Фонкинос"

Жан-Жак с криком выбежал из залы, что немедленно привело к срыву нескольких важных совещаний. Его насильно отправили в отпуск. Он принял это оскорбление с достоинством. Столько лет он вертел головой, а теперь от него требовали остановиться, вернуться домой, запирали его шею в мертвой зоне. Отныне ему суждено влачить ту горестную жизнь, какой от него ждут. Ему хотелось, чтобы все обступили его и поддержали; хотелось быть спортсменом, проигравшим матч, всего один матч; хотелось читать в глазах окружающих сочувствие, а не ужас. Но его отбрасывали – и объясняли, что для его же блага. Ему надо было отдохнуть, отойти, а на самом деле все отошли от него. Общее коварство причиняло ему не меньше страданий, чем сама причина страданий. Может, он и сам повел бы себя так же? Ему припомнились несколько встреч с убитыми горем людьми, и он признал, что всегда был не на высоте; всегда старался отгородить собственную, отдельную от других территорию счастья; был таким же мелким, какими теперь были все по отношению к нему. Логическая цепь в муравьиной логике людей. Он знал, что никто не может ему помочь, что только ход его собственных мыслей позволит ему подняться над ситуацией, воспрянуть (какое глупое слово). Он должен рассмотреть все составные элементы и добиться полной ясности. Вновь и вновь он полубезумными словами растравлял терзавшую его в последние месяцы боль. Ему до смерти не хватало Клер. Пока он ее не увидит, он так и будет висеть между небом и землей. Он должен видеть ее еще и затем, чтобы представлять себе свое будущее. Как можно почувствовать себя лучше, когда ничего не знаешь про завтрашний день, когда завтрашний день – это какая-то женщина в толпе.

Жизнь в нем поддерживала Луиза. Однажды вечером он завел с ней разговор о разводе. Ее такая возможность, казалось, оставила равнодушной; она была современная девочка, и ее окружали современные дети, чьи родители уже успели развестись. Все рано или поздно расходятся. Она знала, что ее родители продержались восемь лет – просто блестящий результат. В ее мифологии это даже означало, что они любили друг друга больше, чем родители других детей. Жан-Жак глядел на нее в изумлении. Он не понимал, как ребенок весом в двадцать два кило мог оказался сильнее, чем он. Чтобы доказать свое превосходство, он предложил помочь ей делать уроки. И немедленно понял, до чего они трудные (заодно отогнав от себя еще один страх: пройдет лет пятнадцать, и поколение его дочери уничтожит его, окончательно вытолкнет на обочину любой трассы состязания). Возмутительная терминология. В его время считали килограммы яблок, а теперь пишут про “тарифы”, “флуктуацию”, “маржу”, “делокализацию”… С шести лет ребенка учат прежде всего не любить слова. А потом удивляются, что они ничего не читают. Жан-Жак, увязая в своих невзгодах, хотел защитить дочь от жестокости нынешнего мира, подарить ей спасательный круг поэзии, чтобы она не утонула в море упадка.

Каждый вечер Жан-Жак пытался стать немножко алкоголиком. Пил он неохотно, так, словно ему вшили печень безнадежного трезвенника. С тех пор как он заметил эротическую связь Каролины с дверьми, он смотрел на нее другими глазами. В каком-то смысле она превратилась в сексуальную возможность. Когда она ходила по комнате, он уже представлял, какими непристойными словечками они могли бы обмениваться в безликой ночи. Он думал о ее грудях, и в эти минуты все, кроме томной сцены, развертывающейся у него в голове, переставало существовать, а язык во рту совсем пересыхал. Он пил, чтобы утолить жажду, но алкоголь рождал в нем иссушающие фантазии. Порочный круг. Возраст Каролины вовсе не был помехой. В девятнадцать лет все уже вполне опытные женщины, а то мы не знаем. Сейчас все происходит быстрее; все, кроме смерти, она приходит медленнее. Да и сложностей особых не предвиделось. Женщина в девятнадцать лет наверняка мечтает о мужчине старше нее; зрелость – убийственный козырь. Надо просто подойти к ней и положить руки ей на ягодицы. Слов не нужно. Все будет по-звериному очевидно. Он задерет ей платье и повернет ее спиной. Положит голову ей на ягодицы и будет лелеять надежду стать немножко поэтом. В тот вечер, когда Каролина проходила мимо, он всякий раз улыбался ей с многозначительным видом. Не нужно слов. Но ее, судя по всему, не вполне устраивало это подчеркнутое молчание. Она встала перед ним, и глаза ее потемнели.

– Мне не нравится, как вы на меня смотрите в последнее время. Надеюсь, вы не питаете в отношении меня неуместных надежд. Все эти пошлости про беби-ситтершу, которую трахает папашка, со мной не пройдут! К тому же вынуждена вас разочаровать: вы совершенно не в моем вкусе.

– …

– Вы длинный, худой и унылый, а мне нравятся маленькие жизнерадостные толстячки. Так и знайте. И прекратите на меня так смотреть.

– …

– Засим – спокойной ночи!

Жан-Жак подумал, что женщины нынче пошли просто потрясающие. Они любят или не любят, а мужчинам в итоге даже и делать ничего особо не надо. Просто оставаться самими собой, мило-трусливыми и вяло-порядочными, и ждать, ляжет женщина у них на пути или не ляжет. И времени не теряешь. Да, быстрее разводишься, зато и отошьют тебя быстрее: не успел поглядеть на девушку, как она уже объясняет, чтобы ты ничего такого и в мыслях не держал. Пьяный и виноватый, Жан-Жак тихо сопел в своей спальне. Ему было жаль своих долгих взглядов, жаль своих обильных каролинных фантазмов. Пытаясь оправдаться, он списывал эту мимолетную оплошность на подавленность. К тому же она сама виновата. Какой мужчина устоит перед Каролиной, перед тем, что она в себе воплощает. Дело не в ее красоте и тем более не в уме. Просто она была тут, почти на месте Клер; даже в ее имени были почти все буквы имени Клер. Вот он и спутал. Женская орфография бывает так соблазнительна. И потом, эти отношения с дверьми. Да, проблема именно в этом, отсюда вся неразбериха и пошла – от ее эротической связи с дверьми. Значит, Жан-Жак не виноват в том, что взбрело ему в голову. И потому теперь, когда ночь вступала в одинокую фазу, он решил зайти к ней в спальню. Она читала комикс, подложив под спину подушку. Картина была сугубо эротическая (за вычетом дверей). Он заявил:

– Каролина, я знаю, уже поздно, простите, что помешал, но я долго думал и вот что скажу: мне бы хотелось, чтобы отныне вы выбирали, где находитесь.

– …

– Либо на кухне, либо в гостиной.

– …

– Нельзя находиться одной ногой в одной комнате, а другой – в другой. Это все, о чем я вас прошу. Когда будете со мной разговаривать, предварительно определитесь, пожалуйста, с географической точки зрения.

– …

– Засим – спокойной ночи!

Когда дверь закрылась, Каролина сдавленно прыснула. Для нее этот разговор был высшим проявлением мужской немощи. Жан-Жак со своей стороны вполне успокоился и почти уверился, что своим ночным вторжением сравнял счет и разделил ответственность поровну. Нечего уличать его во всех извращениях, когда она сама, колыхаясь в пространственной неопределенности, источала чистейшую эротику. Теперь Жан-Жак мог уснуть с достоинством и забыть неприятный эпизод. У него и так хватает сложностей, чтобы в довершение всего жить под мстительным взглядом женщины, не имеющей даже опыта выплаты ипотеки. Но через пару минут иллюзия покоя развеялась, и он снова впал в неконтролируемую тоску. И решил сходить к Эдуарду.