Читать книгу "Из жизни Мэри, в девичестве Поппинс - Вера Колочкова"

– Да ладно, мам, не стоит. Зачем? – тихо произнес Костик. – Если вы так нехорошо с ней поступили, я думаю – не стоит тебе даже и заикаться про эту ее квартиру… Тем более, они наверняка ее давно уже в собственность оформили да завещали какому-нибудь мужниному родственнику.

– Как это – не стоит? – колыхнулась на своем хлипком стуле свекровь. – Ты что это говоришь такое, Костька? Поезжай, Настена, завтра же и поезжай…

– Так с чем ехать-то, мама? Мне даже и гостинца ей купить не на что! Может, вы мне хоть немного денег взаймы ссудите, а?

– А у меня откуда? Ты чего говоришь-то, окстись… Вон, с сыночка своего деньги справляй! Сидит на шее спиногрызом, а отец на него работай.

– Бабушка, а как твой геморрой? Болит? – с преувеличенным вниманием, резко перебив ее на полуслове, спросил вдруг Костик, явно пытаясь придать голосу побольше родственно-трогательной заботы.

– Ой, болит, Костенька… – сморщила губы свекровь. – Ни днем от него покою не вижу, ни ночью… Врагу не пожелаю…

Во всех подробностях она начала рассказывать о мельчайших оттенках своих болезненных ощущений, не замечая, как по макушку погрузился в свои мысли заботливый внук, как с опасливой укоризной уставилась на сына Настя, испуганно прижав ладонь к губам. Поймав на секунду его насмешливо-отсутствующий взгляд, свекровь тут же и осеклась на полуслове, вскинулась обиженно:

– Да ты никак смеешься надо мной, Костька?

– Да не смеется он, мама, что вы… – загородила сына мощным туловом Настя. – Какой тут смех может быть! И у меня вон тоже геморрой не на шутку разыгрался…

– Да? – обрадованно повернулась к ней на стуле свекровь. – Правда?

– Правда, правда…

– А и то, а и пора! – с удовлетворением констатировала старуха. – Чай, не девушка уже молоденькая, узнаешь скоро, почем фунт старости-то продается. Вот вспомнишь теперь меня! Ну и ладно, ну и хорошо, пойду я, не то…

Она тяжело сползла со стула, опираясь о край столешницы, поковыляла на отекших ногах в прихожую. Настя проводила ее до дверей, вернулась на кухню к Костику.

– Мам, как ты ее терпишь столько лет, я не понимаю! Полное ведь убожество! Ты посмотри только, как мало этой старушке нужно для счастья – чтоб у другого такая же болячка была. А особенно у близкого. Эх, мерзок человек по сути своей.

– Да ладно тебе, сынок! Жалко, что ли? Надо ж мне было ей приятное сделать. А то вообще отсюда никогда бы не ушла… Пусть порадуется немного! Когда мне плохо, ей всегда хорошо. Вот и приходится болезни себе придумывать всякие разные.

– Да… Женскую мудрость, ее умом не измерить.

– Хотя иногда так охота бывает по ее старой башке треснуть, аж руки чешутся! Ты ж знаешь, у меня б не задержалось. Да только с Николаем связываться неохота, он же за свою мамашу нас всех всмятку собьет, а тебе опять больше всех достанется!

– Мам, а что, он и правда не отец мне?

– Костик! Да что ты говоришь такое!

– А что? Может, мне так думать приятнее… А борщ классный, мамуль! Просто произведение искусства! Спасибо, я пойду. Мне позвонить надо.

– Так в комнате же отец спит!

– Да я тихо.

Он осторожно вошел в родительскую спальню, где стоял за большим шкафом и его маленький, почти детский диванчик, остановился около разложенной тахты, на которой спал отец. Не заставленное мебелью пространство комнаты только и позволяло стоять вот так, и бедному глазу не было куда упереться, только сюда – то есть в это выползающее из-под несвежей майки отвратительно-волосатое пузо, в это красное спящее лицо с открытым широко ртом, издающим противные булькающие звуки, идущие, казалось, из самой глубины отдыхающего от тяжелой физической работы организма и периодически прерывающиеся, будто еще немного, еще чуть-чуть – и задохнется этот противный мужик навсегда, и не будет у него наконец никакого такого отца, рабочего человека Николая Трофимыча. Постояв так минут пять и вдоволь насладившись своей неприязнью, он протянул руку, подхватил с полки старой лакированной стенки какую-то неказистую металлическую вазочку и, подняв ее высоко над головой, с удовольствием разжал пальцы. Вазочка, издав положенный ей при ударе о деревянный пол резкий дзинькающий звук, со звоном быстро покатилась под тахту, словно пытаясь поскорей скрыться от идущего сильными потоками в разные стороны брезгливого Костикова нахальства.

– А? Что? – испуганно открыл глаза отец, непонимающе уставившись на Костика.

– Вставай, пап. Футбол по телевизору скоро, а ты еще не ел.

– Ага! Точно, футбол же сегодня! А что, мать опять борща наварила? Чесноком пахнет…

Он резво подскочил со скрипнувшей жалобно тахты, потянулся, обдав Костика запахом немытого мужицкого тела, и, скребя пальцами по волосатому животу, отправился на кухню, влекомый доносящимися оттуда съестными плотными запахами. Сняв трубку со старого телефонного аппарата, Костик по памяти набрал номер и, слушая длинные гудки, заранее улыбнулся и даже сладко потеплел глазами – на всякий случай, чтоб голос получился таким, каким надо, нежным и дружески-просящим.

– Здравствуй, моя золотая девочка Инночка! Здравствуй, дорогая! Узнала?

Выслушав ответ золотой девочки, он громко и довольно расхохотался, с опаской оглянувшись на дверь.

– Ну конечно, моя прелесть, конечно же, мне от тебя всегда что-нибудь нужно! Умница ты моя… Да, золотко, конечно же, сволочь… Да, и засранец тоже… Ладно… Ладно… Учту… Да?

Он снова расхохотался, покивал еще головой, поулыбался ласково и, наконец, посерьезнев, деловито произнес:

– Инночка, узнай мне по базе адресок один… Потапова Мария Степановна… Да… И данные о жилплощади… Собственность или муниципалка, и сколько там народу прописано… Давай, жду…

По-прежнему прижимая трубку к уху, он медленно подошел к окну, начал вглядываться в мутные серо-синие ноябрьские сумерки. Оторвав от растущего на подоконнике цветка герани багровый лепесток, задумчиво растер его в пальцах и помахал ими перед носом, вдыхая непритязательно-классический мещанский аромат. Услышав наконец в трубке тот же голосок, быстро развернулся от окна и бросился к столу, схватив на ходу с полки карандаш и старую, случайно завалявшуюся здесь же газету.

– Так, пишу… Понятно… Муниципалка… Прописаны двое… Потапова и Онецкий… Ну, теперь уже одна Потапова, значит… Замечательно… Что? А, это я так, тихо сам с собою… Да, да, солнышко, я стал интересоваться старушками! Отклонения у меня такие! Сплошные комплексы! Заинтересовался вот геронтологией… Ах ты, моя остроумница! Ладно, с меня причитается… Нет, не буду ждать, когда постареешь. Сделаю исключение. Ну все, пока, Инночка, до связи.

Положив трубку, он старательно оторвал от газеты написанный на ее белом поле адрес, аккуратно сложил полученную полоску в квадратик и сунул в карман рубашки. Снова набрав по памяти номер и уже не стараясь придать голосу никакой сладости, даже несколько грубовато произнес: