Читать книгу "Приют одинокого слона, или Чешские каникулы - Татьяна Рябинина"

- И сколько стоит такая машинка? - торопливо заглушил их Миша.

- A nevim[3]- беззаботно отозвался Генка. - Это машина моего приятеля, Гонзы Хлапика. Он со своим семейством сейчас в Питере, у меня. Мы пару-тройку дней поживем у него, потом поедем в Шпиндлерув Млин, небольшой такой городок, на стыке польской и немецкой границ.

- Что значит Шпиндлерув Млин?

- Мельница некоего Шпиндлера. Так вот оттуда полчаса по дикой дороге в горы - и мой дом. Я назвал его Приют Одинокого Слона.

- Почему? - удивилась Лида.

- Увидите, - Генка изобразил загадочность.

- Наверно, хибара какая-нибудь, - себе под нос проворчала Лора. - Как у Чарли Чаплина в «Золотой лихорадке».

Пейзаж за окном машины не особенно радовал глаз. Сначала вокруг расстилалась унылая равнина, кое-где тронутая голыми деревьями, потом пошли не менее унылые дома. То ли дело было в настроении, самом пакостном, то ли погода виновата. Низкие тучи, похожие на грязную вату, казалось, задевали верхушки деревьев, роняя из распоротого брюха редкие снежинки.

- Это уже сама Прага! - как-то лихорадочно оживился Генка, когда одноэтажные домишки сменились успевшими облезть, какими-то очень советскими на вид новостройками. - Тут всего-то пятнадцать километров от Рузине до центра. Эта улица называется Вейварска. Как тебе, Вадик, встреча с мечтой детства?

Вадим скрипнул зубами и промолчал.

- Ничего, я вам все-все покажу. Я тут каждый камень знаю.

- «Здесь каждый камень Ленина знает», - с подвыванием продекламировала Лора. - Или «помнит»?

- Какая ты, Лорочка, умная! - восхитился Генка. - Тебе череп не жмет?

- Че-го?! - оторопела Лора. - Ты чо, парень, мириться решил или собачиться? Мало ты нам всем... - тут она понесла такое, что даже Макс смущенно хмыкнул, а Лида заалела ушами.

- Ты, милочка, похоже, не кололась давно, - с усмешкой отбил Генка. - Эк тебя колбасит. Ничего, скоро приедем, дам тебе жгутик, дам тебе шпричик, даже дозу дам, ты-то ведь наверняка побоялась через границу тащить. Ничего для тебя, роднулька, не жалко. Видишь, как я вас ждал!

- Ах ты, сволочь!.. - тяжело выдохнула Лора, и ее лицо залила мучнистая бледность.

* * *

1992 год

В этом мрачном доме на Загородном проспекте семья Ларисы Бельской жила с 46-ого года. Прабабушка Мария Петровна, вдова известного художника, обласканного властями, уехала в эвакуацию еще осенью 41-ого. А когда вернулась, оказалась, что роскошная трехкомнатная квартира рядом с Александро-Невской лаврой занята. И не кем-то там, а полковником из Большого Дома. Мария Петровна походила по инстанциям, походила, хотела в суд подать, но не рискнула. Поселилась у сестры в ее крохотной комнатке на Мойке, вместе со всем своим многочисленным семейством: тремя сыновьями, невесткой и внуком. Изнеженная, ни минуты в жизни не работавшая, не державшая в руках ничего тяжелее бутерброда, она устроилась подсобницей на стройку. И через полгода получила комнату размером 16 квадратных метров в доме, который ее бригада восстанавливала.

Младшие сыновья со временем женились и разъехались, а дед Ларисы остался с матерью. В эту комнатушку и жену привел. Потом эта история повторилась еще раз: младшие братья ее отца тоже женились и уехали, а комната, как настоящее роковое наследство, снова досталась старшему. Ненависть к темной, узкой, как чулок, конуре с окнами во двор-колодец, тоже пришла к ней по наследству - странной разновидностью генетической памяти.

Чтобы заглушить тяжелую тоску, которая неизменно охватывала ее в тот момент, когда она приходила домой и за спиной закрывалась тяжелая входная дверь с огромным болтающимся крюком, Лариса рисовала. Чем угодно и на чем угодно: красками, карандашами, мелками, на бумаге, на деревянных дощечках, даже на обоях. Окружающий мир был слишком серым и унылым - тот мир, в котором ей приходилось жить. За аркой подворотни начинался другой мир, яркий и бесконечный. И она, как могла, пыталась перенести тот мир, в свой, опостылевший до оскомины.

Братьев и сестер у Ларисы не было, поэтому комнатка должна была с неотвратимостью гильотины стать ее вотчиной. Но жизнь в ней в ее глазах не стоила ни гроша. Поэтому уже с раннего детства Лариса знала, чего хочет. Выйти замуж за мужчину с приличной квартирой. Пусть он будет бедный, некрасивый, глупый, злой, но зато с хорошей жилплощадью.

В школе она училась, как говорится, ни шатко, ни валко, творческий конкурс в Академию художеств прошла успешно, а вот на сочинении срезалась. Год малевала вывески и стенгазеты на заводах, ходила на подготовительные курсы. Обидевшись на отвергнувшую ее «Репу», поступила в «Муху».

Время шло, мечта превратилась в идефикс, но к осуществлению не приблизилась ни на йоту. Желающих подержаться за пышную попку было больше, чем достаточно, но вот жениться охотников почему-то не находилось. Уж слишком она была вульгарна, бесцеремонна и слишком уж хотела замуж.

Ей исполнилось двадцать, когда она познакомилась с Харальдом. Он был филологом-славистом из Швеции и приехал на стажировку в университет. Харальд увлекся ею, а Лариса сначала рассматривала его исключительно как средство передвижения. Но потом увидела, что викинг весьма хорош собою - под два метра ростом, светловолосый, голубоглазый. К тому же добрый, веселый и, что особо приятно, нежадный. Неожиданно для себя она влюбилась, да так, что готова была жить с ним даже в своей комнате на Загородном.

Он звал ее Лара, Ларчик - с мягким, немного смешным акцентом. И любил ее такую, какой она была: нахальную, горластую, может быть, не слишком умную. Он хотел на ней жениться, увезти в Швецию, хотел, чтобы у них было много детей, не меньше четырех - два мальчика и две девочки. Лариса мечтала, грезила наяву. Она представляла себе небольшой светлый домик в пригороде Упсалы, спрятавшийся в сосновом бору. Светловолосых детей, играющих в саду с огромной собакой. Себя - солидную фру Экелёф. И рисовала, рисовала - опираясь на его рассказы, длинные, неспешные, как теплый летний вечер. Она даже стала мягче, женственней и спокойней.

А потом мир снова сжался до размеров шестнадцатиметровой комнаты в коммуналке. Потому что Харальд погиб в автокатастрофе, смертью нелепой, как и любая другая преждевременная смерть.

Лариса не пыталась вышибить клин клином, потому что знала: это бесполезно. Но бесчисленные мужчины, которых она, к огромному неудовольствию соседей, приводила в свою комнату, призваны были хоть как-то согреть своим теплом ее мир, ограниченный четырьмя стенами и бесконечный в ледяной тоске. Согреть если не душевно, то хотя бы телесно.

Теперь ее «обычные» картины, безукоризненные по технике, напоминали холодные раскрашенные фотографии. Все окружающее слишком больно напоминало о неосуществившихся мечтах, именно потому, что они были так реальны. Поэтому ее пейзажи и натюрморты, четкие и безжизненные, совершенно не пользовались спросом. Зато абстрактные картинки, разноцветные пятна, кляксы и полосы, в которые Лариса вкладывала всю себя, буквально перетекая в них, расходились влет.