Читать книгу "Западня для Золушки - Себастьян Жапризо"

Близился рассвет. Она взяла меня на руки и отнесла на второй этаж. В коридоре, когда она подходила к комнате Доменики, я только и смогла что слегка покачать головой, покоившейся на ее щеке. Она поняла мой знак и уложила меня на свою собственную кровать в комнате, в которой она жила, пока я находилась в клинике. Минуту спустя, после того как сняла с меня халат и принесла мне попить, она уже склонялась надо мной, дрожащей в ознобе под простынями, подтыкала одеяло, вглядывалась в мое лицо — усталым взглядом, молча.

Внизу — уж и не помню, в какой момент ее рассказа, — я сказала ей, что хочу умереть. Теперь же, когда я уже не могла совладать со сном, меня охватил какой-то нелепый, необъяснимый страх.

— Чем ты меня напоила?

— Водой. С двумя таблетками снотворного.

Она прикрыла мне глаза ладонью — должно быть, как всегда, прочла в них мои мысли. Я услышала, как она повторяет: «Ты сошла с ума, ты сошла с ума», — и голос ее быстро отдалился, я перестала чувствовать ее ладонь на своем лице, потом вдруг американский солдат в пилотке набекрень с улыбкой протянул мне плитку шоколада, школьная учительница приблизилась ко мне, замахнувшись линейкой, чтобы ударить мне по пальцам, и я уснула.

Поутру я оставалась в постели, Жанна, одетая, растянулась подле меня на одеяле, и мы решили жить отныне на улице Курсель. Она рассказала мне об убийстве, а я ей — о своих вчерашних поисках. Теперь-то мне представлялось совершенно невероятным, чтобы Франсуа не заметил подмены.

— Все не так просто, — заметила Жанна. — Внешне ты уже и не ты, и не Мики. Я имею в виду не только лицо, но и впечатление, которое ты производишь. Походка у тебя не совсем ее, но и не та, что была у тебя раньше. И потом, ты несколько месяцев жила подле нее. В последние недели ты так тщательно наблюдала за ней, чтобы впоследствии ее изображать, что я чувствую ее в каждом твоем движении. Когда ты смеялась в тот первый вечер, я уж и не знала, кто это смеялся — она или ты. Самое худшее — что я уже не помнила, какая была она, какая — ты, мне не удавалось себя урезонить. Ты представить себе не можешь, чего я только не передумала. Когда я тебя купала, я как бы перенеслась на четыре года назад, потому что ты более худа, чем Мики, и она тогда была примерно такая же. Одновременно я говорила себе, что это невозможно. Вы были одного роста, верно, но насколько не походили друг на друга! Не могла я до такой степени ошибаться. Я боялась, что ты ломаешь комедию.

— Зачем?

— А я знаю? Чтобы отделаться от меня, остаться одной. Что сводило меня с ума, так это то, что я не могла заговорить с тобой прежде, чем ты узнаешь. Так что это мне приходилось ломать комедию. Обращаться к тебе так, как если бы ты и впрямь была ею, — это сбивало меня с толку. За те четыре дня я убедилась в одной ужасной вещи, которая, впрочем, облегчит нам задачу: стоило мне услышать твой голос, как я утратила всякую способность вспомнить голос Мики; стоило мне увидеть твою родинку, как начинало казаться, что она всегда была у Мики — или же у тебя, я уж и не знала. Не вспомнить, понимаешь? Внезапный твой жест — и я снова видела Мики. Я столько думала об этом твоем жесте, что мне удавалось убедить себя, что я обозналась. На самом же деле у тебя между двумя твоими собственными движениями проскакивало движение Мики, потому что перед этим ты неделями твердила себе: когда-нибудь мне придется сделать это в точности так же, как она.

— Неужто этого хватало, чтобы обмануть Франсуа? Быть этого не может. Я оставалась с ним полдня. Поначалу он меня не узнал, но вечером мы очутились на диване, и он больше часа обнимал меня и тискал.

— Ты была Ми. Он говорил о Ми. Он верил, что обнимает Ми. И потом, это хищник. Он никогда по-настоящему не обращал на нее внимания, он спал с наследством. Ты больше не увидишь его, вот и все. Меня гораздо больше беспокоит твой визит к Франсуа Шансу.

— Он ничего такого не заметил.

— Больше я не дам ему возможности замечать что бы то ни было. А теперь — за настоящую работу.

Она сказала, что по возвращении во Флоренцию опасность умножится. Там Ми знали многие годы. В Ницце же единственный, кто может вызвать беспокойство, — это отец Ми. Я вдруг осознала, что мне предстоит увидеть этого человека, чью дочь я убила, броситься к нему в объятия, как это сделала бы она. В той же Ницце мои мать с отцом все еще оплакивали погибшую дочь; они наверняка хотели бы повидаться со мной, чтобы я рассказала им о ней, они с испугом воззрились бы на меня — они бы меня узнали!

— Не говори ерунды! — воскликнула Жанна, беря меня за руки. — Тебе не придется с ними встречаться! С отцом Мики — это да, тут никуда не денешься. Если ты и всплакнешь, это отнесут на счет волнения. Но что до твоих собственных родителей, тебе лучше всего уже с этой минуты никогда о них не думать. Да и помнишь ли ты их?

— Нет. А если вспомню?

— В ту пору ты будешь уже другим человеком. Да ты и сейчас другая. Ты Мики. Мишель-Марта-Сандра Изоля, родилась 14 ноября 1939 года. Ты помолодела на пять месяцев, лишилась своих отпечатков пальцев и на сантиметр выросла. И все.

Настоящая мука, оказывается, только начиналась. В полдень Жанна съездила за нашими вещами в особняк в Нейи и привезла их — одежда была вперемешку навалена на чемоданы. Я в халате спустилась в сад, чтобы помочь ей их внести. Она прогнала меня, сказав, что я «подхвачу смерть».

Все, что бы она или я ни говорили, беспрестанно возвращало меня к той ночи на мысе Кадэ, о которой она мне рассказала. Я не желала об этом думать, я отвергала предложения посмотреть кинопленки, которые они с Мики снимали на каникулах и которые могли бы помочь мне стать еще больше на нее похожей. Но даже самое невинное слово обретало двойной смысл и вызывало у меня в воображении образы невыносимее всякой пленки.

Жанна одела меня, покормила обедом, посетовала, что вынуждена оставить меня на два часа — ей нужно съездить к Франсуа Шансу, ликвидировать последствия моего вчерашнего идиотского вторжения.

Днем я бродила по комнатам. Пересаживалась из кресла в кресло. Разглядывала себя в зеркалах. Снимала перчатки — посмотреть на свои руки. Я ошеломленно наблюдала за тем чуждым, что укоренялось во мне и было, по сути, ничем — неясными словами и мыслями.

Больше, чем сознание совершенного мною убийства, меня угнетало ощущение, что меня подчиняет себе чужая воля. Я — всего лишь полая игрушка, марионетка в руках трех незнакомок. Которая из них сильнее дергает за веревочки? Маленькая завистливая банковская служащая, терпеливая, как паук? Мертвая принцесса, что когда-нибудь снова взглянет прямо мне в глаза из моего зеркала, раз уж это ею я так стремлюсь стать? Или золотоволосая великанша, что неделями на расстоянии руководила мною, подводя к убийству?

Когда умерла крестная Мидоля, говорила мне Жанна, Мики и слышать не хотела о поездке во Флоренцию. Похороны состоялись без нее, и никто даже не удосужился дать по этому поводу какие-то объяснения близким Рафферми.

Вечером того дня, когда Мики узнала о кончине крестной, она решила поразвлечься с Франсуа и несколькими приятелями. Я сопровождала ее. Мики наклюкалась, учинила дебош в одном из погребков на площади Звезды, обхамила полицейских, которые нас оттуда выдворяли, удумала забрать к себе в спальню другого парня, не Франсуа. Она уперлась, и Франсуа пришлось возвращаться домой.