Читать книгу "Приключения наследницы - Лариса Кондрашова"

– Только на ножки начала становиться...

Нет, конечно, я ничего не могла помнить, но откуда-то всплыла фраза, произнесенная матерью в моем присутствии: «Как ты мог! Ведь Аннушке и года не исполнилось!»

Вот почему маме вечно было не до меня. Всю оставшуюся жизнь она поминала отцу его грех, всю жизнь не могла простить!

– ...Матушка-княгиня, видать, сразу смекнула, что к чему, и заявила, что эту... нехорошую женщину она к своей дочери не допустит. Вот эта гувернантка не гувернантка... погоди-ка, Изабель ее звали, вот как! – слонялась по имению и старалась не попадаться на глаза княгине Лидии.

– Но мама же, насколько мне помнится, подолгу в имении не жила.

– Не жила, – согласилась нянька. – Как только батюшку твоего ихнее начальство вызвало, она следом уехала, а тебя прежде того в Петербург отослали.

По рассказам Амвросия я знала, что одно лето провела с нянькой в Петербурге.

Он даже сказал как-то:

– Это было в лето, когда вас не стали вывозить в имение...

– А Изабель, она так до самой... смерти в Дедове оставалась? – продолжала интересоваться я, потому что нежданное обретение родственницы меня не столько радовало, сколько огорчало. Тем более я теперь вспомнила, что Эмилия вовсе не была свободной девушкой, она была моей крепостной, записанной как Эмилия Гучкова.

– Как тягость ее стала заметна, матушка-княгиня приказала отправить Изабель с глаз долой. А князь Михаил Каллистратыч в очередной приезд, когда княгини в Дедове не было, приказал рядом с баней ей комнату устроить... Изабель-то при нем родила. И умерла родами, бедная, царствие ей небесное!.. Михаил Каллистратыч приказал ее похоронить на фамильном кладбище. Говорил, будто Изабель была чуть ли не царской крови, потому в склепе Болловских ей лежать не зазорно...

Я чувствовала, что кровь у меня в голове шумит и мешает воспринимать рассказ Егоровны спокойно и с достоинством. Так, словно меня это ничуточки не касается.

– ...А после похорон князь меня призвал и наказал девочку назвать Эмилией и фамилию ей дать – Болловская. Задержись он еще немного, сам бы все так и сделал, но тут ему срочный пакет пришел. Он мигом собрался и уехал... А следом, значит, приехала Лидия Филлиповна и записала девчонку крепостной. Вроде как от Мавры Гучковой – та как раз об ту пору мальчонку родила. Княгиня представила все нашему священнику так, будто Мавра двойню родила: мальчика и девочку...

Теперь мне кое-что стало ясно. Конечно, я вспомнила не то время, когда родилась Эмилия, а много позже. Отец что-то требовал от матери, а она не соглашалась. Я слышала ее выкрики, что он сможет дать незаконнорожденной девке вольную только через ее труп. Скандалы между родителями, которые они старались скрывать ото всех, все равно не прошли незамеченными ни для дворни, ни для меня...

Красные опухшие глаза матери, разговоры на повышенных тонах за дверью спальни... Не видеть и не слышать мог только слепой и глухой.

И шепот дворовых, смолкавший всякий раз, когда я проходила мимо...

Но как мне удалось остаться в неведении, не представляю. Может, мое нелюбопытство тому виной? Или я подсознательно отмахивалась от того, что могло бы в тот момент существенно поколебать мою любовь к родителям, а особенно к отцу, которого я считала человеком в высшей степени достойным.

Видимо, отец настаивал Эмилию сделать свободной – она к тому времени, должно быть, бегала по имению и волей-неволей попадалась на глаза матушки, содействуя тому, чтобы все началось сначала.

Сколько мне было – года четыре? – а я отчего-то помнила слова матери:

– Я продам ее Ипатову, в придворный театр.

– Только посмей это сделать! – кричал отец.

Теперь я понимала – матушка опасалась, что незаконнорожденная папенькина дочь, как отпрыск князя, может потребовать для себя каких-нибудь благ или вздумает появляться в свете и тем самым бросит тень на доброе имя законной дочери, то есть меня. А таким образом она надежно оградила семью и своего единственного отпрыска от возможных неприятностей.

Впрочем, так ли уж она пеклась именно обо мне? Скорее всего это делалось назло отцу, посмевшему привезти свою любовницу в родовое имение. Или проще: посмевшему разлюбить ее, княгиню Лидию, одну из первых красавиц Петербурга...

Это воспоминание о ссорах родителей, однако, привело за собой другое.

Когда я подросла, мне рассказывали, какая безумная любовь соединила их когда-то. Отец просто засыпал мать драгоценностями, среди которых было даже что-то особенное, фамильное: не то перстень, не то брошь.

По сравнению с другими женихами князь Болловский не считался особенно выгодной партией. Род его хирел, и лишь папина бережливость не позволила ему в трудные минуты продать драгоценности покойной матери, как на его месте сделали бы многие. Но его любовь к моей матери заставила его обо всякой бережливости забыть.

Что же произошло между ними, если отец стал изменять матери с Изабель почти сразу же после свадьбы?

– Ежели так случится, что меня не станет, продашь изумруд, – как-то сказал он матери в моем присутствии.

– Что, что с тобой может случиться? – сразу забеспокоилась она, приникая к нему.

Поверх ее головы папа подмигнул мне, и я решила, что он просто шутит.

Значит, среди фамильного серебра есть какой-то изумруд, который может облегчить мое положение. А почему об этом ничего не знает Амвросий? Кроме этого смутно помнящегося разговора родителей, у меня не было никакого доказательства существования какой-то дорогостоящей семейной реликвии. Или наш дворецкий считает, что это теперь мое приданое и прикасаться к нему нельзя?

Сколько мне, оказывается, предстояло еще узнать!

Увы, сейчас было не до того. Поэтому, рассудив, что все проблемы, свалившиеся на меня разом, все равно не смогу сразу и решить, я выбрала такой путь: вначале заняться делами насущными, а те, что могут потерпеть, оставить на потом.

Время до полудня пролетело так быстро, что, когда позвонили к обеду, я опять была занята, потому что с помощью крепостной девушки по имени Аглая перемеряла полотно, предназначенное для постельного белья. Мы прикидывали, сколько постелей понадобится нам уже сегодня, так что я собиралась засадить за шитье всех дворовых женщин имения, не занятых срочной работой.

Куда делось наше прежнее постельное белье, можно было только догадываться. Разве что ватажники Осипа порвали его на портянки.

Звонок показался мне прозвучавшим некстати, и только взглянув на часы в гостиной, я поняла, что уже полдень. Часы были перенесены из танцевальной залы под руководством поручика в гостиную, и господин Зимин собственноручно установил их, ориентируясь по своему брегету.[3]