Читать книгу "Горизонт края света - Николай Семченко"

– Фантазер, – смеялась ОВ, когда я делился с ней своими мыслями. – Какой милый! В твои фантазии не вписываются разные допустимые генетические погрешности…

– Какие именно?

– Ну, адюльтер, например, – она картинно опускала свои невинные ангельские глаза, исподлобья, однако, наблюдая за моей реакцией. – Предки могли думать о чём угодно, а их якобы наследник оказывался, в конце концов, чужим…

– Насчёт других не знаю, а мои бабки гулящими не были, – резко оборвал я её. – Если любили, то одного и всю жизнь.

– А я, значит, гулящая? – ОВ закусила нижнюю губу и отвернулась к стенке. – Спасибо, милый, за комплимент…

– Ну что ты, что ты…

Больше я никогда об этом не говорил с ОВ. И тем более, не рассказывал ей о том, что испытывал порой при чтении книг по истории. Открываешь Соловьёва или Ключевского: кровавые войны, набеги печенегов, скитания Феофана Грека, плавание Семена Дежнёва, полчища татаро-монголов, хищный Кучум – и вдруг забьётся сердце: всё это было, было со мной, ну как же – чёрное солнце над полком Игоревым, моление Даниила Заточника, которое, кажется, слышал наяву, и опричнина, и Степан Разин, кланяющийся с лобного места народу, и средь той толпы был ты! Вас посещало такое чувство? И как его назвать иначе, если не ощущением бесконечности цепочки своего рода? И разве вам не снились сны – хотя бы сны! – такие: дымное небо Аустерлица, сухой и колючий ветер Сенатской площади, и стрела, пущенная Кучумом, угодила в ваше плечо…

– Слушай, Лёша, у меня такое чувство, будто я когда-то, давным-давно стоял вот здесь, и видел эту реку, сопки, тундру, и только этого ручья тут не было…

– А я думал, такое только со мной бывает…

– И чем ты это объясняешь?

– Мой дед говорил, где наши предки ходили, там их дух остаётся. Когда человек нашего рода в то же место приходит, то духи помогают ему охотиться, защищают, о себе память возвращают.

– Да нет, это – религия. Тут что-то другое. А что?

Мельгытанги – огненные люди

(Продолжение)

Снег валил тяжелыми мокрыми хлопьями. Оленей и нарты пришлось бросить: упряжки застревали в рыхлом месиве, а по утреннему насту хоры[30]сбивали копыта. Собаки тоже с трудом набирали ход, отказывались тащить нарты. Псы ложились в снег и лежали, равнодушные ко всему на свете. Вожаки исподтишка перекусывали и обгладывали алыки[31]– и тогда на восстановление упряжки требовалось несколько часов.

Измотанные казаки к вечеру выбирали безветренное место, где снега было поменьше, и разводили костры. На огонь почему-то прилетали совы и молча кружили над лагерем. То одна, то другая белая птица опускалась на наст и застывала, уставив пылающий взор на людей. Юкагиры шептали под нос заговоры: сов они почитали волшебными, боялись их якобы тайного могущества.

– Тьфу, тьфу, снежная бабушка! – бубнил Ома. – Никто тебя не звал охотиться! Улетай, бабушка, улетай! Кушай воздух – зверей нам оставь…

Совы взлетали со своих мест, молчаливо удалялись в лес. Юкагиры называли их плохим птичьим народом: поймают зайца ли, куропатку ли, выберут клювом самое лакомое – мозг, глаза, а остальное бросят. А могут и вовсе ничего не есть, кроме воздуха. День и ночь летают – не устают. Волшебные птицы!

– Что за небылицы? – не верили казаки. – И какая такая бабушка? Птица – и весь сказ! А то – бабушка снежная…

Атласов нашел-таки объяснение названию сов по-юкагирски. Совы сидели неподвижно, сгорбившись – напоминали старых женщин в толстых кухлянках. Якуты тоже прозвали этих птиц каар-эбэ[32], уважали их за способность долго обходиться без пищи. Дело не в волшебстве или сверх естественных возможностях – просто «снежные бабушки» научились сносить невзгоды жизни в тундре.

На привале казаки обсуждали поведение сов, обсыхали, ели, вели неспешные беседы – и трудности пути, нелепые обиды забывались. Да к тому ж, коли Атласов даст каждому по чарочке, и песни можно петь. Но больше всего казаки любили вечерние разговоры с самим Владимиром Владимировичем. Простой мужик, вроде их самих, а знал много, повидал немало, и здесь, в Корятчине, всё примечает, ну ладно бы – обычаями и нравами интересовался, а то ведь выспросит у иноверцев название каждого кустика, малой птахи или какого-нибудь неприметного ручья – многое ему надо уразуметь!

– Всё бы хорошо, – пожаловался молодой казак Яшка Волокита, – да болезнь приключается: зубы шатаются, дёсны пухнут…

– А я что велел? Пейте отвар стланика! Приметили, поди: коряки его заместо воды дуют – и здоровы!

– Больно противная водица, – сплюнул Яшка.

– А я вот что скажу, – продолжал Атласов. – Ермак Тимофеевич много стрельцов и казаков из-за цинги потерял. Никто не надоумил их пить стланиковую воду. Нарвите веток стланика, запаривайте в воде и пейте. Слыхали?! И строганиной не гнушайтесь. Вместе с чукчами и юкагирами её употребляйте. Они-то знают: в варёной рыбе да мясе полезности, видно, меньше. Силы нам, братцы, нужны, чтобы Камчатку изведать, всю её выглядеть…

– Да, мужики, силу терять не след, – усмехнулся толмач Иван Енисейский. – Чукчи-то что говорят? На Камчатке-реке, мол-де, живут в горах великаны, до девяти китов враз на плечи закинуть могут. Вот где страх-то! Слабый на них только взглянет – враз от страха обделается…

– И веришь ты им, – откликнулся казак Голыгин. – Отец говорил: брёл с мужиками в Сибирь, и всё их великанами стращали – якобы у городка Табаринского живёт страшилище в две сажени вышиною. Схватит одной рукой – только кишки полезут! И что? Оказалось – пустое, выдумка, сибирцы нарочно русских пугали, чтобы не забирались вглубь их земель.

– Всё может быть, – упорствовал Иван Енисейский. – Сказывают, Ермак-то Тимофеевич сразил-таки в Сибири великана.

– Побаски! – засмеялся Голыгин. – Для малых деток сказки…

– Ладно вам мудрствовать, – примирил Атласов спорщиков. – Человеку удивительнее всего небо и земля. Сколько жить будешь, столько и удивляться. Но самое пустое дело – принимать всё на веру. Ежели увидим великана, тогда и помудрствуем, как быть.

Через семь дней отряд достиг большой реки. Камчатка ли это? Казаки с любопытством взирали на высокие холмы, поросшие мрачным лесом – совсем иная земля, нежели пенжинская тундра: простора меньше и кругом – камни, камни, ни единого иноверческого балагана или землянки. Однако к вечеру зоркий Иван Енисейский в перелеске на противоположном береге приметил какое-то движение: нет-нет да и шевельнутся верхушки кустов, будто кто-то, таясь, за ними ползал.

Стрелки кинулись к тому месту и вернулись с молодым комоглазым парнем в белой короткой кухлянке и меховых штанах. Вырываясь из рук служивых, он громко вопил, повторяя одно и то же слово: