Читать книгу "Мир и хохот - Юрий Мамлеев"

Данила на этот раз выглядел далеко не мрачным, но еще более загадочным, чем когда сидели у Парфена.

— Хочешь курицу? — спросил Данила.

— Какую?

— Да вон у ларька дают. Недорого. Там и стулья есть. Подумаем.

— Это хорошо. Когда я ем, я люблю думать — для контрасту, для противоречия…

— Ха-ха! — засмеялся Данила и похлопал Степана по плечу.

Когда наконец сели, Степан всмотрелся в Данилу. И увидел сквозь черные черты необыкновенный свет. Не разума свет, а другой, совсем забытый людьми.

— Ох, — сказал Степан, — а книжка-то у тебя какая, про что?

Данила книжку какую-то положил на столик.

— Совсем древняя, Степан, манускрипт это. Прочесть его мало кто может.

— Ну-ну.

Степан оглядел пространство. Оно показалось ему нечуждым. Не было в нем суеты. Около ларька всего три человека, погруженные в себя. Внутри ларька никого не было видно.

— И не надо, чтобы их видели, — проговорил Степан вслух.

Данила согласился.

— Тот, кто увидел мать свою, — тот уже земной. Тот же, кто не видит мать свою, — тот от другого мира, — прошептал Данила, глядя вдаль.

— Ты и душу знаешь, и книги, — ответил Степан. — А как твой Парфен-то поживает?

— Совсем, до конца почти, опознал нелепость мира сего — и притих. Совсем, представь, Степанушка, затих, как мышка. Может, испугался немного. Но это у него пройдет. С ним бывало такое.

Степан вздохнул.

— А етих, ясновидящих, сейчас развелось, отбою нет, — возразил он самому себе. — Были отмеченные даром — ладно, а то многие — с полуталантом, с половинкой…

— Это несерьезно. Что они видят? То, что все равно погибнет…

Степан кивнул головой и спросил, поевши:

— Но ты поведешь меня к кому-нибудь сегодня?

— Отчего не повести? С трудом, но я договорился с одним, — ответил Данила Юрьевич.

И, поразмышляв — каждый по-своему — немного о Первоначале, они тронулись: в метро, в подземку, сияющую роскошью сложных времен, вселяющую бодрость. В глаза пассажирам не вглядывались, но одобряли всех.

Оказались далеко в стороне от центра и пошли пустырями. Пустырь на пустыре.

— Долго ли идти, ноги сломаешь, — ворчал Степан.

— Вон лесок, а вон домик девятиэтажный. Мы почти там.

Постучали в неказистую дверь на третьем этаже.

Из квартиры тотчас выбежал молодой человек. Лохматый, с пронзительно-тревожным взглядом, обращенным внутрь себя.

— Его зовут Митя, — пояснил Данила Степану. Степан согласился.

— Заходите, заходите, только ненадолго, — скороговоркой отметился Митя.

Зашли.

Однокомнатная квартира была почти пустая, но не от бедности, а из принципа.

— Я пустоту люблю, — пояснил Митя, усаживаясь за единственный стол.

— Как и обещал, я принес вам, Митя, копию статьи этой.

И Данила вынул из внутреннего кармана пиджака бумаги.

— Благодарен, благодарен. Очень благодарен. Хотя я статей не читаю. Но эту прочту.

Глаза Мити опять уставились внутрь себя. Потом он заметил:

— Мне бежать скоро надо.

Степан удивился. Бегал же этот молодой человек от самого себя. Очень себя боялся — поэтому. Поглядит сам в себя, увидит что-то в душе — ахнет и побежит. Так и бегает вдоль и поперек. От себя хочет скрыться.

Данила только открыл рот, чтоб объяснить Степану, как Митя тут же его перебил и истерической скороговоркой начал:

— Да я сам все скажу. Мы тут люди свои. Раз вы, Степан, с Данилой Юрьевичем. От себя бегу. Ужасаюсь, знаете, и бегу.

— Да вы вовсе не жуткий, — робко возразил Степан. — Красивый даже.

— Не говорите. Но я сам не пойму, отчего я ужасен. Не пойму, но бегу.

— Вы смерть свою не любите, значит? — осведомился Степан.

— Да нет, при чем здесь смерть. Говорю: себя боюсь. Гляну в себя — увижу огромное, непонятное и еще что-то, даже слов нет выразить. Увижу — и тикать.

— Так от себя же не убежишь, — изумился Степан с добродушием.

— Убежишь, если захочешь. Я не просто ведь бегаю. Могу и присесть.

— И что?

— Глазки закрою — чтобы вовне и вовнутрь не смотреть. Закрою с пониманием, не просто так. И тишина наступает. Себя не вижу. Ничего не боюсь.

— Исступленный вы человек, Митя, — заметил Данила. — Слишком уж в себя не заглядывайте. Может, видите вы там другого, а не себя.

— Хватит, хватит! — чуть не завизжал в ответ Митя. — За статью спасибо. Но не надо в меня тыкать. Я не медведь какой-нибудь в зоопарке.

— Никто в этом не сомневается, — ответил Степан, покачав головой.

— Я знаю только одно, — раскрывал душу Митя, — если я выдержу, не сбегу, а загляну надолго внутрь — меня не будет. Будет тот, кого я не знаю и понять не могу. Мне страшно.

— Это-то понятно, — сочувственно проскулил Степан. — Но почему бежать-то ногами надо, физически?

— Мне помогает. Во время бега я сам не свой делаюсь. В том смысле — что не тянет глядеть в себя, даже после бега, на время, конечно. Потом опять тянет. Порой даже думается стать другим, не похожим ни на что. Ну, я побежал. Вы сидите тут, если хотите. В холодильнике что-то есть поесть. Вот ключ, я прячу под коврик. Все равно все пусто в основном.

— Нет уж, мы тоже убежим. Только в другую сторону.

— Ваш выбор.

— А у вас другие-то методы есть, чтоб не тянуло в себя?..

— Есть, есть. Но не ваше это дело, наоборот. Ну, я побежал.

…Данила и Степан распивали пиво у заброшенной станции метро.

— Хорош, — сказал Степан, отпив.

— Но в жизни может быть опасен. В будущем. Он еще на пути к тому, чтоб его сознание кардинально изменилось в сторону от человеческого. Но это не скоро, думаю. Пока он в дороге.

— Тебе лучше знать, Данила Юрьевич. Но какой же он будет, если глянет в себя навсегда? В себя невидимого до сих пор?

— Этого никто не знает, — сухо ответил Данила. — Бегом — это он шутит почти, я так думаю. На самом деле он знает, как закрыть дорогу в свою бездну, если она уже показалась. Но считаю, все-таки глянет. Глянет, куда он денется.

Степан поглядел вдаль. И увидел, как Митя бежит — бежит в лес. «Далеко пойдет парень», — мелькнула у Степана мысль, и он широко улыбнулся в глаза Даниле, как бы призывая его впасть в сокровенную жизнь.