Читать книгу "Халтурщики - Том Рэкман"

— Кофе будешь? — спрашивает он, протягивая Джимми утреннюю газету. За завтраком они говорят о политике — кто правит Америкой, кто правит Италией. Вскоре Герману уже пора идти на работу. — Ты только прилетел, а я тебя уже бросаю, хорош хозяин, — говорит он. — Тебе что-нибудь нужно? Может, компьютер? Он старенький, но интернет есть. Могу попросить айтишников на работе установить текстовый редактор, сможешь работать тут над своей книгой. Давай я создам тебе учетную запись.

Герман входит в отдел новостей с мятой газетой под мышкой, бросая направо и налево обвиняющие взгляды. Журналисты бормочут ему «доброе утро», а корректоры поджимают губы и кивают, глядя в пол. Он заходит к себе в кабинет, локтем открывая дверь, кладет в рот леденец и разворачивает сегодняшнюю газету, желтый маркер наготове, чтобы изловить все огрехи. На краю стола лежит стопка неоткрытых писем, адресованных редактору. Порой кажется, что читатели только и делают, что жалуются. Как правило, пишут старики — это понятно по каракулям, выведенным трясущейся рукой, и по манере выражать свои мысли («Уважаемый сэр, я полагаю, что Вы получаете большое количество писем, но я обязан сообщить, в какой ужас меня привело…»). Следует признаться, что в настоящее время у газеты всего около десяти тысяч читателей, но они, по крайней мере, не равнодушны. Судя по штемпелям, письма приходят со всего света, что греет душу. Для многих, особенно для тех, кто живет в отдаленных уголках, газета является единственной связью с большим миром, с крупными городами, из которых они когда-то уехали, или с крупными городами, которых они никогда не видели и лишь рисовали в своем воображении. Читатели как бы являются членами некоего товарищества, которое никогда не собирается вместе, их объединяют любимые и ненавидимые имена под статьями, перепутанные подписи к фотографиям, прекрасный раздел с исправлениями. К слову о которых.

Герман замечает Харди Бенджамин, которая сплетничает с кем-то в другом конце отдела новостей — он так и не дописал правку к ее Садизму Хусейну. И он кричит в раскрытую дверь кабинета:

— Мисс Бенджамин, вы мне понадобитесь через некоторое время.

— Что-то не так?

— Да, но сейчас я слишком занят.

— Это серьезно?

— Серьезно то, чем я занят сейчас. Вам, Нэнси Дрю, придется подождать. — Он закрывает дверь кабинета, злясь на самого себя. «Эх, если бы только Джимми видел, как я их тут гоняю», — думает он и хватает с полки первую попавшуюся книгу — «Международный гастрономический словарь». Герман принимается листать его и останавливается на слове «чуррос». Впервые они с Джимми поселились вместе на пересечении Риверсайд-драйв и 103-й улицы в Верхнем Вест-сайде Манхэттена. Герман тогда учился на первом курсе Колумбийского университета, а Джимми только что вернулся из трехмесячной поездки в Мексику, где у него был роман с женщиной старше его, художницей, которая ваяла скульптуры ацтекских чудовищ. А в Хьюстоне у нее жил муж, который нанял пацана, чтобы тот долбанул Джимми кирпичом по голове — парень действительно бросил в него камень, но промахнулся. Джимми уверял, что вернулся в Америку исключительно по этой причине. Но Герман виновато подозревал, что дело было в другом: Джимми почувствовал из писем друга, что ему слишком плохо одному в нью-йоркском колледже. Он жил в квартире-студии с единственной кроватью, так что Джимми спал на полу без простыней и подушек, уверяя, что ему так больше нравится. Не прошло и недели, как он начал приводить с собой каких-то эксцентричных друзей, и квартира Германа из монашеской кельи превратилась в салон, в котором кипела жизнь, сюда набились все городские чудики: Дайер, официант из Нового Орлеана с невинным лицом, который был милее некуда, пока не ограбил всех и не укусил лошадь полицейского; тощая как палка Лоррейн, которая курила сигареты с марихуаной и показывала всем рисунки эротического характера — на них была изображена она сама в окружении пауков; Недра, в чьих темных глазах не было видно никаких признаков разума, она говорила, что родилась то ли в Сиаме, то ли в Бруклине, от нее пахло потом, и ее вполне мог поиметь любой городской алкаш, и многие действительно имели, хотя Джимми позволял ей спать на полу рядом с собой и ни разу к ней не притронулся. Герман спросил, что случилось после того, как тот парень в Мексике бросил в него кирпич и промазал. Джимми ответил, что он и несостоявшийся убийца расхохотались. И добавил, что потом он купил ему чуррос.

Герман закрывает «Международный гастрономический словарь» и ставит его обратно на полку. Затем принимается листать газету и открывает раздел культуры, который стал заметно интереснее, с тех пор как за него стал отвечать Артур Гопал. Тем не менее Герман вылавливает нарушителя: это слово «буквально». Он рычит, будит свой компьютер и печатает:

Буквально: это слово следует удалять. Зачастую того, про что сказано «буквально», вообще не было. Например, «он буквально из кожи вон лез». Никуда он не лез. Хотя, если бы он действительно лез из кожи вон в буквальном смысле, я бы предложил повысить ставки и вывести статью на первую полосу. Использование слова «буквально» само по себе указывает на то, что в нашем отделе новостей тихонечко притаились олухи. Удалять безо всяких церемоний — слово, не олухов. Олухов ловить и сажать в клетки, которые я поставил в подвале. См. также: Слишком частое использование тире; Восклицательные знаки; Олухи.

По пути домой Герман заезжает в «Энотека Костантини» на Пьяцца Кавур за бутылкой Фраскати Супериоре. Сегодня он приготовит Джимми традиционный римский ужин: «фиори ди цукка» и «карчофи алла джудиа» во фритюре, несложные «букатини алл-аматричана», домашнюю «пиццу бьянка», чтобы доесть остатки соуса, а на десерт — «панджалло» (его, к сожалению, придется покупать в магазине).

Дома он застает Джимми в постели: он лежит на животе, но потом переворачивается.

— Ты как? — интересуется Герман. — Отходишь от перелета? — Пока он готовит ужин, Джимми рассказывает, как провел день. Он пошел гулять и потерялся, к тому же его какое-то время преследовали: Джимми думает, что это был вор, который в конце концов сдался и отстал.

— Похоже, ты провел время успешнее, чем я, — комментирует Герман. — Мое стилистическое руководство превратилось уже черт знает во что. Это просто смешно. Ох уж эти несчастные идиоты, которые со мной работают!

За ужином Джимми ест мало и пьет только воду. Что касается табака, то курить он полностью бросил — так странно видеть его без привычного облака дыма. Герман интересуется жизнью в Лос-Анджелесе, Джимми отвечает, что он очень занят, время просто летит, уходит на всякую рутину: покупку продуктов, просмотр любимых передач по телику, походы в прачечную. И преступность беспокоит.

Герман похлопывает себя по животу и неспешно, но целеустремленно направляется к бару.

— Как насчет дижестива? — спрашивает он у друга. — Боюсь, единственное, чего у меня нет, так это рома Барбанкур, это же твой любимый, да? — Джимми носил с собой ту старую книгу «Улисса» до конца 60-х. Леопольд Блум был его героем в значительной степени потому, что они оба любили потроха — в особенности жареные свиные почки. Но шкворчание жира и запах еды Джимми в их общей квартире в Нью-Йорке в то десятилетие пошли на убыль, потому что он все чаще бывал в Мексике, где продолжались его драматические отношения с замужней скульпторшей. Джимми уверял, что она похожа на Молли Блум, что Германа крайне веселило — как, черт возьми, выглядела эта Молли Блум? Герман окончил Колумбийский университет, получив диплом по политологии, и устроился рассыльным в городскую газету. В его представлении, все пошло не так: это Джимми, а не он, должен был заниматься журналистикой, начать, скажем, в качестве спортивного корреспондента, или вести полицейскую хронику, а потом делать собственную колонку в стиле Раньона и писать про бухло, азартные игры и всяких милых дурачков, которые слетались к нему, как бабочки на свет. Следующим шагом Джимми стал бы отъезд за границу — освещать военные действия и, возможно, принять в них участие, как Хемингуэй или Оруэлл, а потом издать об этом книгу. Затем последовал бы его первый роман. После этого писательская карьера Джимми пошла бы в гору. Несколько лет спустя Герман написал бы его биографию: точное жизнеописание от лучшего друга Джимми Пеппа, прошедшего с этим великим писателем через школьные годы в Балтиморе, безумные ночи в Нью-Йорке, годы его романа с проживавшей в Мексике скульпторшей, первый авторский успех и последовавшую за ним великую славу. Эти мечты посещали Германа, когда он снова жил один в Нью-Йорке, работая мальчиком на побегушках в местной газете — он бегал за виски для редакторов-язвенников, за сигаретами, на Девятую авеню за ржаными лепешками с солониной, непременно слыша вслед: «Эй, парень, погоди, мне бастурму на темной лепешке и горчицы побольше, да салфетки не забудь». Другие мальчики-рассыльные занимались тем, что засовывали живых мышей в трубы пневмопочты и гоняли их туда-сюда, пока они с писком не вылетали к секретаршам. На их фоне Герману блистать было нетрудно.