Читать книгу "Пес и его поводырь - Леонид Могилев"

— Бог простит.

— Так я людей убивал. На многих войнах. У русских войны в памяти две и обе с германцем. Правда, была финская еще, японская. То, что в последнее время было, — так… баловство. Пока дети снаряды по ночам не точат, а бабы зажигалки с крыш не тягают, это не война. Нельзя мне в храм. Придется все на исповеди рассказать, епитимью наложат, лет двадцать без причастия.

— А откуда познания в делах сих?

— Я когда за дело берусь, получаю горы документов, изучаю, в роль вхожу. Чтобы все грамотно. Карты, контакты, пути отхода. Пришлось и Закон Божий прочесть. Дело-то, видимо, к концу. Таких встреч случайно не бывает.

— Сам-то, с каких краев?

— Каргопольский. Только в юном возрасте Родина позвала. Теперь вот вернулся, и нет ничего. Коробка дома, квартира, а в ней чужие. Под квартирой магазин и мерзость запустения.

— А потом куда?

— Когда потом?

— После больнички?

— А будет оно, после?

— Я помолюсь. Считай, что исповедался.

Отец ловко накинул полу рясы на голову размягченному беседой Алексею и отпустил грехи.

— Благословляю тебя, раб Божий Леха… Езжай опять туда. Теперь только по-серьезному. Ибо климат тот тебе показан. А там люди подскажут, как дальше быть. Если доедешь, спасешься. Одна дверь перед тобой. О другой не думай. Расскажи, как там? На горе был?

— Не довелось.

— Сейчас поднимешься. Знаю. Завидую.

— Так вы съездите.

— Мне затруднительно. Клирику трудно туда попасть. Балбесу мирскому, убийце, вору «в законе» это запросто. Значит, так надо. Помнишь что?

— Служба в темноте начиналась. Почти в полной. Я всегда почти первым приходил. Чтобы видеть, кто вошел и вышел, становился ближе к выходу. У крайней стасидии. Там еще один старичок спал все время. Лет сто ему, бедолаге. Слепой почти. Его к иконам отводили, потом назад. А справа шустрый такой отец. Вмешивался. Паломников строил. Ну, вроде дежурного. Только как-то рьяно все делал. И на трапезе подскакивал, замечания делал. Далеко, наверное, пошел. Настоящий начальник… Ладно. Отвлекся… Одинокий голос чтеца. Потом хор. Пели на два лика… Голоса отчетливые. Паникадило, со свечами. Хорошо пели… Такого в телевизоре не услышишь.

— В каком монастыре был?

— Этого, извините, не могу сказать. Для служебного пользования.

— Да ладно тебе, конспиратор… И так понятно. В Каргополе грешил?

— Вино пил, прелюбодействовал. Правда, деньги дарил. И еще подарю. Надо было свечек купить. Иконок софринских. В ящичек сунуть, на храм.

— Ладно тебе. Не в свечечках счастье. Однако, лучше, чем на водку. Но опять же, если другой не выпьет, пойдет и убьет кого. Сколько я такого знаю за последние годы.

— Каргополь место мелкое, а сколько там народу перебывало разного.

— Место не мелкое. Люди измельчали. Пора мне, Алексей. Доберись до тех мест. Может, и спишется чего…

И уже уходя: «А скольких жизни лишил?»

— Алексей показал пальцы на двух руках.

Как на тумбочке оказалось Евангелие, не заметил.

Саша пробрался в палату немного позже. Воды в двухлитровой бутылке принес, бананов, сока в пакете.

— Ну, как ты там? — спросил его Алексей.

— Палаточку сладил, каши с тушеночкой. Сейчас там присматривает мужик. Надеюсь, не обнесет. Что говорят?

— Да ты, поди, сам спрашивал.

— Было дело.

— И что?

— Покой на длительное время. Пойди, пойми и истолкуй.

Сестра вошла в помещение и сделала страшные глаза на Сашу.

— Я сейчас. Я уже. Я вот только…

Сестра лет пятидесяти, худая и нелюбопытная. Вышла.

— Есть ли у нас верные люди в Волосово? — поинтересовался Алексей.

— Откуда им быть? — получил он закономерный ответ.

— Ты добро кому-нибудь сдай на ответственное хранение. Оружие.

— Зачем?

— Едем мы. В Петербург-город.

— Зачем?

— Зачем, да зачем… Дела у меня там.

— У меня никаких дел там нет. Мне расчет, пожалуйста. Мне девок своих поднимать. А ты тут еще дней на десять.

— Что ты лепишь горбатого? Утром уходим. А лучше сейчас. Утром еще уколов всобачат. Уснешь, не встанешь.

— Да ты в дороге помрешь. Вот так, как было. Шел, шел, и нет тебя.

— Это тебя нет. Молитвы знаешь?

— Какие?

— Всякие.

— Ни одной.

— Молитвослов тебе купим в Казанском соборе. Был в Казанском соборе?

— Откуда?

— Значит, так. У меня в Питере деньги есть. Большие.

— Где?

— В банкомате. Дам много. Только при мне девкам пошлешь.

— И сколько дашь?

— Ты до утра подумай. А сейчас давай потихоньку. Паспорт мой где?

— У меня.

— То есть?

— Ты будешь дохлый валяться, а документы порядок любят. Я сказал, что занесу утром. А денег дал. Тысячу. Жалко… Потому и взяли. Запись в книге условная. Могли и не взять. Уходим, что ли?

— Деньги где взял?

— У тебя в трусах карманчики. Во всех. Это значит, когда чистые надеваешь, перекладываешь. Я сто баков взял. Остальные возьми. Не дотянулись до них лукавые руки санитаров. Так бы ты и не выжил, пожалуй. Трусы-то на тебе родные?

— Откуда? Выдали какие-то. И хватит чушь всякую нести.

— Ну, вот свои наденешь и прячь. Я отстирал там у речки. Высохли. Дорогие штанцы. Не китайские. Нам таких не нашивать.

— Уважать себя надо, внимательный ты парень. Это заставляет задуматься, господин Болотников. А трусов я тебе подарю. Самых элитных. Этаж какой у нас?

— Второй.

— А одежда моя где?

— У них. Под ключиком.

— Ладно. Не велика потеря.

…Воздух ночной пьянил и реанимировал. Покалывало в работающем на холостом ходу моторе. Шли они к палаточке.

— А этот куда потом делся?

— Который?

— В сером костюме, с горбиком.

— С каким горбиком?

— Ну вы меня вместе от берега вели…

— Бредишь. Я тебя один пер.

— Нет. Ты путаешь. Я лежал, а он склонился и рукой провел по сердцу. Боль прошла…

— Лопатник искал… Да не было никого. Пригрезилось тебе…

— Пивка бы… — попросил Пес, — значит, пригрезилось… Серый. С горбиком.