Читать книгу "Философ, которому не хватало мудрости - Лоран Гунель"

— Моя цель… не только их вылечить, — проворчал он, тяжело дыша от усилий.

Он продолжал работу до тех пор, пока не растолок все в тончайшую пудру.

— Слава богу — сказал он, — у нас достаточный запас антибиотиков…

— Бог тут ни при чем, — возразил Годи.

Кракюс посмотрел на Годи, и у него вдруг возникла идея. Он улыбнулся.

— Альфонсо, дай мне простыню из твоего спального мешка.

— Мою простыню? Зачем? — захихикал Альфонсо, пережевывая листья коки.

— Увидишь.

— Почему именно мою? Возьми свою…

— Бери обе, они нам понадобятся. Поторопись!

Альфонсо, напротив, двигался как можно медленнее. Кракюс вздохнул и повернулся к Марко.

— Беги к Озале, пусть начинает, и зажги огонь так, как это делают они.

Он посмотрел, как тот уходит, потом пересыпал порошок в глиняный горшок и закрыл крышкой. Вытер руки о волосы, которые приняли беловатый оттенок.

— Пойдем, скоро ночь. Надо прийти до того, как они уснут.

Они пошли по тропинке, ведущей к деревне, затем свернули в темноту, чтобы обогнуть малоку и подобраться к месту за сценой так, чтобы их не увидели собравшиеся. Они потребовали, чтобы пришли все, не только больные.

От сцены их отделяли густые заросли папоротников, поэтому их было не видно.

Кракюс снял ботинки, форму, майку и даже носки и подвязал на талии вдвое сложенную белую простыню, завязав ее на спине. Вторую положил на голые плечи в виде длинного шлейфа, который волочился по земле.

— Пойди, сделай знак Озале, — велел он Альфонсо.

Кракюс терпеливо дождался, когда она его объявит.

Вечерняя прохлада заставила его вздрогнуть. Чьи-то шаги за спиной. Он повернулся и оказался лицом к лицу с Марко, который, увидев его, расхохотался.

— Замолчи!

Но тот аж согнулся.

— Это что — одеяние гуру, которое было у тебя на Рождество?

— Заткнись! Мой выход…

Он обогнул куст и поднялся на сцену. Девять костров образовали большой круг, Кракюс медленно пересек его, держа перед собой открытый глиняный горшок. Он чувствовал приятное тепло на своем почти голом теле. В центре торжественно стоял пень, которому предстояло сыграть роль стола, на нем стояли сосуд и чаша. Вся деревня была перед ним, некоторые сидели, другие едва стояли или лежали. Кашель сотрясал их ослабевшие тела. В отблесках потрескивающего пламени он заметил похудевшие лица. Запах горящей древесины заполнял сцену, от костров поднимался дым.

Кракюс помедлил. Потом опустил руку в горшок и торжественно вытащил ее, сквозь его пальцы сыпался белый порошок.

— Пусть больные выйдут вперед! — проговорил он торжественно.

И сам удивился, каким красивым, низким и сильным голосом он произнес эту фразу. Его голос, казалось, отдавался в лесу. Лучше и не сделаешь.

Он посмотрел на людей, немного подождал и понял: никто не сделал ни шага. Некоторые повернули головы, обменялись взглядами, но никто не встал.

Он вновь громко объявил:

— Этот порошок излечит вас! Идите ко мне, и вы будете здоровы!

Но и эти слова не вызвали никакой реакции.

Кракюс не знал, что еще сказать. Что делать? Даже под страхом смерти эти бараны отказываются последовать за ним. Он почувствовал, как его охватывает гнев. Точнее, гнев, усиленный стыдом. Он попал в нелепое положение, он здесь, на сцене, замотанный в белую простыню, с напудренными волосами. Марко, должно быть, веселится от души, а Годи его презирает…

От беспомощности ему захотелось… ударить кого-нибудь, неважно кого.

Вдруг он заметил тень Альфонсо, который пробирался к нему. Наемник подошел с озабоченным видом и зашептал на ухо:

— Они слишком слабы, чтобы встать. Они не могут идти. У них нет сил даже говорить. Пойди к ним и сам принеси им порошок.

«Не уверен», — сказал себе Кракюс. Он не должен перемещаться, спускаться со сцены, где ему помогает некая аура. Ему следует возвышаться над ними. Спускаться нельзя. Кроме того, таким образом наряженный, он наверняка будет выглядеть нелепо. Это исключено.

— Заставь их прийти. Помоги им!

Альфонсо открыл рот от удивления.

— Но как? По крайней мере, не всех же к тебе тащить?

— Несите больных!

Альфонсо повернулся к Марко с вопросительным видом.

— Давайте! Пошевеливайтесь! — приказал Кракюс.

Он был в бешенстве. Ему не удавалось добиться ни малейшей помощи от соратников. Он торчал на сцене, одетый как невеста, в идиотской позе, с глиняным горшком в руках.

В конце концов его люди решились и привели каждый по больному. За ними тут же двинулось несколько здоровых индейцев, а вслед за ними потянулись и другие страдальцы. Возникла небольшая очередь к нему.

Марко был в отвратительном настроении.

— Из наемников мы превратились в санитаров, — ворчал он.

— Да, наша функция обесценивается, — согласился Альфонсо, продолжая жевать.

Первый больной подошел к Кракюсу, который стоял прямо, точно Цезарь, чтобы подчеркнуть свое превосходство. Он посмотрел на индейца сверху вниз.

— Веришь ли ты, что в моих силах тебя вылечить?

У больного едва хватило сил, чтобы поднять умоляющие глаза к своему спасителю и выразить согласие медленным покачиванием головы.

— Да свершится по вере твоей, — изрек Кракюс с помпезным видом.

После этого сунул руку в горшок, взял большим и указательным пальцами щепотку белого порошка и величественным жестом поднес ко рту страждущего.

— Это мой порошок…

И посыпал его в полуоткрытый рот больного.

Порошок, должно быль, попал не в то горло, потому что тот страшно закашлялся. Кракюс взял сосуд из тыквы, плеснул в чашу немного жидкости и протянул ему.

— Это мое вино.

Больной сделал глоток, и Альфонсо унес его. Подошел следующий.

Дефиле продолжалось более часа. Вдруг перед ним оказалась Залтана, молодая индианка, которой он испачкал белье. Она держала за руку ребенка. Даже больная, она была желанна ему. Он сделал вид, что осматривает ее и, воспользовавшись этим, потискал ее грудь. Резким движением она отстранилась. «Скромная», — подумал Кракюс. Ей это приятно, но она стесняется, поэтому скрывает, что получает от этого удовольствие. Ты ничего не потеряешь, если подождешь, моя красавица.

Он перешел к следующему.

Церемония повторялась каждый вечер. На третий день появились первые признаки выздоровления. Через неделю Кракюса стали почитать как великого шамана.