Читать книгу "Америка - Шолом Аш"

Борух взял ребенка на руки.

Мальчик доверчиво прильнул к нему и ртом что-то искал… К лицу, к рукам припадал… пытался сосать…

— Ах, чтоб ее холера забрала! — проклинал Бо-рух и гладил щечки и спинку ребенка. — Помолчи, Шлоймочка, тише, прошу тебя… Ну, пожалуйста!..

Но мальчик, не переставая, искал губами, размахивал ручонками, качал головой, точно силясь что-то сказать… Отец еще крепче прижал его к себе, нашел на печке немного холодного молока, накрошил в него печенье и стал кормить малыша из ложечки. Шлоймочка ел, а Борух говорил ему:

— Кушай на здоровье, прошу тебя… Мама твоя, черт бы ее взял, бросила тебя… Собака и та щенят не бросает, а эта хуже собаки… Кошка и та не покидает своих котят, а эта хуже кошки… Молчи… Я тебя не брошу, чтоб я так жил!..

Когда ребенок успокоился, Борух завернул его в платок и вышел с ним на улицу.

Пришел на базар, к рундуку Крадника. Там подняли шум: «Колак ходит с ребятенком!»

Крадник подозвал его:

— Где это ты парнишку подцепил? Крадничиха вскочила, подбежала к Боруху, несколько раз вытерла фартуком лицо, рассмеялась и стала похлопывать мальчонку по пухлой ножке:

— Колак, ведь это же твой! Чтоб ты так жил! А глазенки у него… Готова поклясться, что это от той самой… от Марины толстоносой: носик у него точно такой, чтоб ты так жил! Ребенок — игрушка! Дай-ка его, дай сюда!

Она взяла младенца и стала подбрасывать его на руках, приговаривая:

— Вот так, бутуз этакий! Вот так…

Сам Крадник, однорукий «учитель» карманников, не спеша поднимается с места, подходит, разглядывает малыша и, хлопая Боруха по плечу, говорит:

— Ничего, парнишка ладный… Ловко будет в слуховые окошки пролезать! Мать-то кто?

— Провались она к дьяволу, где бы ни была! Удрала ночью, подсвечники унесла!..

— А ребенка бросила?

— Бросила.

— Гм-м! Нехорошо… скверно… — говорит старик, почесывая голову.

Приходит молодой Крадник и говорит, обращаясь к Колаку:

— Ничего, придется тебе «работу» оставить. Нянькой заделаться… Сыграла она с тобой шутку — ловко!

— Пускай твои мозги за меня не сохнут! Бог, говорят, — Отец, а Колак — это Колак!

Борух взял ребенка на руки и пошел по городу. Ему казалось, что люди глядят ему вслед, тыкают пальцами и смеются над ним.

Он остановился возле одной из лавок и прокричал:

— Чего регочете? У человека ребенок. Вам можно детей иметь, холера вас возьми, а мне нельзя?!

Он вышел за город, дошел до леса и сел возле пруда.

Кругом не было ни души. Только ветви деревьев печально шумели, роняя осенние желтые листья. Издалека доносился плеск воды, струившейся по камням. Борух положил ребенка и с горечью посмотрел на него. Мальчик молча смотрел на отца и сосал ручонку, будто думая о чем-то или вспоминая мир, из которого он пришел.

Колак понятия не имел, что ему делать с ребенком. Минуту он думал, как от него избавиться… Но тут же его охватила неуемная жалость к своему сынишке, к своей плоти и крови. Он взял мальчонку на руки, крепко прижал к себе и смотрел на него с такой грустью и любовью, что ребенок почувствовал теплоту обращенного к нему взгляда и, как бы в ответ, улыбнулся.

— Кто ты такой, Шлоймочка, кто ты? Где твоя мама? Ты к мамке хочешь? Да?

Ребенок дрыгал ножками и улыбался ласково и нежно.

В личике мальчика Борух узнавал свое лицо, от этого у него по всему телу разливалась неведомая теплота. Он и сам стал улыбаться, его радовало, что есть еще кто-то на него похожий.

— Маленький Колак! — сказал он, обращаясь к ребенку. — Ну конечно, ты маленький Колак! И будешь ты бравым парнем, будешь по чердакам лазить, замки сбивать и телячьи шкуры воровать! И будут у тебя дети, и мамка от них удерет… А ты со своими ребятами по миру ходить? Да? Ты — кто? Маленький Колак? Да? Ты — Колак, и я — Колак… Ты — я? Да? Мой… мой!..

Он прикрыл ребенка жилеткой и грел свое грязное тело нежным тельцем ребенка. Мальчик наклонил голову и что-то искал, хватал пальцы отца, сосал…

— Нет, не ищи, брат, нет у меня титьки… Не дал мне Бог, и кормить тебя мне нечем… Были б у меня для тебя груди, никому бы их не продавал… Никому бы их не отдал… Я бы от тебя не удрал.

Он положил мальчика на берег пруда, а сам встал возле дерева и наблюдал: ребенок лежал, сосал свои руки, сучил ножками и тихонько скулил: «Ма-ма, мам-м-м-ма!»

Борух отошел подальше, встал у другого дерева, будто крадучись от самого себя… Слух еще воспринимал тихий плач ребенка. Так отходил он от дерева к дереву, пока совсем не стало слышно и видно мальчика. Тогда он бросился бежать. Он бежал далеко, лес остался позади, но в ушах у Боруха все еще звучал детский плач… Ему казалось, что вот сейчас мальчик скатился в воду… Сердце ныло, ныло… Нестерпимая боль охватила темя, руки дрожали, а он все бежал и бежал.

Вдруг он остановился. Оглянулся и побежал обратно — к лесу, к берегу пруда.

Он застал ребенка громко плачущим: «Мам-ма! Папа! Мам-ма! Пап-па!..»

Борух взял его на руки и пошел к ближайшим домам, что за лесом. Ходил от дома к дому и просил жалостным голосом:

— Дайте ребенку, сироте, ложку молока! Не пожалейте сироте ложечку молока!..

ДЕЛО ОБЫЧНОЕ

Фейгеле, как и все молодые девушки, любит и пококетничать, и принарядиться.

В будни ей некогда заниматься такими глупостями: работы, не сглазить бы, по горло, шить надо. Квартира стоит дорого, а дела не слишком хороши. Отец зарабатывает немного, а до трехсот рублей приданого не хватает еще порядочно, к тому же мама берет из этих денег понемножку, когда ей не на что субботу справить.

«Женихов, как собак нерезаных, да ведь каждой собаке хочется кость пожирнее», — долбит голову назойливая мысль.

Раздумывать долго она не любит. Она молодая, красивая девушка. Конечно, убеждать себя в этом не следует, но, когда Фейгеле смотрится в зеркало, она видит ясное лицо, розовые щеки, пышные черные волосы. Однако она тут же забывает об этом, будто боится сама себя сглазить.

Другое дело — в субботу. Тогда есть время, и одеваться и любоваться собой можно сколько угодно. Мать кричит:

— Фейгеле, хватит вертеться перед зеркалом! И так хороша!

Но что могут знать старые женщины? Им все хорошо: без шляпки, без жакета — все ладно.

А молодая девушка знает, что это значит. В городском саду на скамье сидит он, Элиэзер, с целой оравой друзей, и все поглядывают в ее сторону. Он думает, что никто этого не замечает: смотрит своими жульническими глазами, толкает в бок товарища: «Видишь? Огонь! Так и пышет!»

И она, Фейгеле, делает вид, будто ничего не замечает, проходит, не дрогнув, спокойно, как если бы ее это не касалось… «Вслед можешь смотреть сколько влезет, можешь таращить глаза, хоть лопни, хоть вешайся…»