Читать книгу "В польских лесах - Иосиф Опатошу"

Потом реб Иче на глазах у всех, как будто вокруг никого не было, снял с себя рубашку и кальсоны, надел их на больного, благословил его, вывернул собственные карманы, отдал ему деньги и начал одеваться.

Люди стояли потрясенные, не веря глазам своим, потом поодиночке начали подходить к Мордхе.

— Это твой отец?

Все смотрели на бледное лицо реб Иче, на черную бородку и белые кривые зубы, видели тихую улыбку на устах этого человека, видели бесконечную жалость в больших черных глазах, и каждый вздрагивал, словно узнав его, хотя никто из них никогда его не видел.

Реб Иче был уже одет и искал глазами Мордхе; он хотел скорее уйти из молитвенного дома, остаться наедине со своими мыслями. Но в синагогу вдруг вошел низкорослый человек, всмотрелся в него и, пробираясь среди людей, воскликнул:

— Это же реб Иче!

Этого было достаточно для толпы; она зашумела, хотя знала теперь о реб Иче не больше, чем раньше. Все бросились к реб Иче, окружили его со всех сторон, подавали руку, просили прощения, прикасались к его платью. Реб Иче поначалу растерялся. Его взгляд умолял, чтобы его оставили в покое, но постепенно он успокоился.

Мордхе не спускал глаз с реб Иче, а тот стоял среди толпы сияющий, с любовью ко всем в черных глазах, подавал руку, благословлял, и толпа, глядя на него, забыла про свои бесчисленные горести; мрачные лица начали проясняться.

Вдруг реб Иче подошел к Мордхе, положил руку ему на плечо.

— Мордхе, пора ехать. Поторопимся! Толпа увеличивается. Идем!

* * *

После обеда Мордхе отослал Мартына домой, нанял кибитку, и они поехали дальше. Мордхе был погружен в себя. Он почти не глядел по сторонам и думал только о реб Иче. Он даже не замечал, как кибитка останавливалась и появлялся новый пассажир — какой-нибудь еврей из тех, что тащатся с талесом и тфилин по польским дорогам, оставляя дома жен и детей, меряют Польшу шагами из конца в конец, лишь бы попасть к ребе.

Лошади быстро неслись, вздымая столбы пыли по обеим сторонам дороги. Кибитка скрипела, ковш, висевший меж задних колес, громко стучал. Какой-то хасид затянул напев, все тотчас подхватили его, выпив заодно по рюмке водки. Чувствовалось, что едут не куда-нибудь, а к ребе.

Мордхе сидел в стороне от общего веселья, думая о том, что никогда не сумел бы сделать даже такую простую вещь, как обмыть больного, от которого идет дурной запах. Он вспомнил толпу людей, затыкавших себе носы. Он и сам не мог дышать, его мутило, а реб Иче даже не поморщился, хотя запах был ужасен. Человек должен думать не о себе, а о ближнем. Мордхе решил в Коцке пойти по стопам реб Иче и всей душой отдаться служению Богу. А Рохеле? Он зажмурился и стал воображать, что произошло бы, если бы бричка поломалась или — кто знает? — он вдруг заболел бы чем-то серьезным, например тифом или воспалением легких. Ну, тогда он уже не поехал бы к ребе. Тотчас же повернули бы назад, домой. Отец утверждал бы, говоря с матерью, что Мордхе болен, опасно болен из-за Рохеле… Привести же ее в дом неприлично. А он лежит в тяжелой лихорадке… Бредит. И вдруг умирает…

Мордхе очнулся, ему стало стыдно, что в голову лезут глупости. Он протер глаза и огляделся.

В бричке несколько хасидов склонились над узлом: ели лук с хлебом и слушали, как рассказывает самый пожилой хасид:

— … к вечеру вошла жена ребе, вынула из книжного шкафа книгу Иова и поднесла ребе. Ребе тотчас встал, пошел в микве[25], совершил омовение и после молитвы кануна субботы попросил Хаима спеть. Старый Хаим, свой человек в доме ребе, удивился: «Как, ребе, ведь в доме лежит покойник! Вы же в трауре!» «Хаим, — ответил ему ребе, — в субботу еврей должен веселиться. Пой!»

Мордхе встречал хасидов, оставивших дома жен и детей и неделями тащившихся по дорогам, у которых так велика любовь к ребе, что, несмотря на все лишения, они пускаются в путь пешком. А он, Мордхе? Едет барином, взял с собой еды на десятерых, денег имеет в избытке, и дурные мысли не покидают его.

Удрученный, лежал наш герой на соломе, страдал от сознания своей греховности и размышлял о необходимости стать другим человеком. В конце концов он решил, что попросит ребе руководить им, если…

С широких полей со свистом налетел ветер, остановился посреди дороги, закружился винтом, увлекая за собой листья, солому, вообще все, что попадалось на пути, и поднял столб пыли до неба. Вдруг стало темно, черная туча низко нависла над головой, будто собираясь рухнуть на землю. Лошади начали фыркать, хлестать себя хвостами, навострили уши, как перед опасностью, и понеслись что есть силы.

Молния прорезала тучу. Тут же раздался гром; загремел так, будто хотел рассечь небо на части, и на землю обрушились крупные, как град, капли дождя. Пассажиры шутили, они не боялись дождя, зная, что он скоро пройдет: это ведь был летний дождь. Дождь, однако, усиливался и превратился в ливень. Бричка остановилась. Пассажиры полезли под воз. Мордхе накрыл реб Иче мешком. Сам он отвязал багаж, прикрепленный между задними колесами, сел на него и смотрел, как хлещет дождь.

Лошади стояли в воде, испуганно жались друг к другу, опускали головы, и на мордах у них отражалась такая глухая беспомощность, что к ним нельзя было не испытывать жалости.

Стало светлее: дождь прошел. Поля, деревья, травы — все после дождя как будто ожило, да и воздух стал свежее.

* * *

Ночью Мордхе проснулся. Все в бричке спали, подложив себе узлы под голову. Страшная тоска вдруг овладела им, захотелось вернуться домой. Еще его злило, что лошади тащатся так медленно, а возницу это ничуть не волнует. Возница, седой, согнувшийся в три погибели, как-то странно сидел на козлах, правым глазом поглядывал на пассажиров, а левым — на лошадей.

Мордхе видел, как его собственная тень бежит за возом, поднимается, пляшет. Его начало знобить, комок подступил к горлу, глаза заволокло пеленой. Злость прошла. Он чувствовал только тоску и отдал бы теперь все, чтобы оказаться рядом с Рохеле. Он был уверен, что больше уже никогда ее не увидит. Она выйдет замуж за кузнеца или арендатора… У Мордхе не было сил развивать дальше эту мысль. Он прикусил губу, старался удержать рыдания. Он лежал молча, но все в нем плакало.

Внезапно он увидел, что возница смотрит на него правым глазом, и вздрогнул. Почему тот не спит? Таскается всю жизнь по дорогам. Сидит всегда на облучке и играет глазами, как черт: один туда, другой сюда.

— Дедушка, вы спите?

Старик, не пошевелившись, ответил:

— Нет, а что?

— Мне показалось, вы дремлете.

Тогда возница, повернув лицо, посмотрел на Мордхе обоими глазами.

— Ох, дитя мое, не те времена! В старости не спится! Люди молят Господа Бога о том, чтобы дожить до старости, но поверь мне: быть старой развалиной… Лучше… гм… Ладно, нельзя грешить; как там сказано: «Не оставь нас во дни старости…»? Понимаешь, раньше, когда моя старуха, будь благословенна ее память, была жива, я медленно тащился по тракту с лошадьми, даже облокачивался и немного дремал. Но с тех пор, как она умерла, скажу тебе честно: моя жизнь кончена! В дом войти не могу, что-то гонит оттуда, братец! Как будто черти сорвались! Пусто в каждом уголочке! Ни детей, никого нет, не с кем слова сказать! Я должен сам себе на старости готовить пищу! Сидеть ночью на козлах — это самое большое теперь для меня удовольствие! Сижу себе, отпускаю вожжи и думаю о своей старухе, разговариваю с ней…