Читать книгу "Биография Белграда - Милорад Павич"

В мировой литературе между личным и публичным видением мира словно проведена красная демаркационная линия, отделившая писателей от писательниц. Сейчас уже ясно, что женщины-писательницы не собираются говорить нам ту правду, которую знают люди, пишущие мужским почерком. Женщины знают другую правду, они смело заявляют о ней, и это необратимо.

Создается впечатление, что литературная критика не выдерживает взятого женщинами темпа и не может идти в ногу с этим массовым литературным движением начала эры Водолея и XXI столетия, которое один русский критик назвал «женским веком».

Женская и мужская литература в начале XV века

Все мы давно читаем, мы читаем всю жизнь, но читали и до нас, читали, например, строки, написанные Евфимией, чье творческое дарование и сегодня приходит к нам из далекого прошлого и заставляет о многом задуматься.

Миодраг Павлович в своем исследовании, посвященном Евфимии, указывает на некоторые черты матриархата не только в сербской культуре времен Косовской битвы, но и в русской культуре. Думая об этом, невольно начинаешь сопоставлять исторические тексты и то, что происходит сегодня в жизни, в технике, в науке. Сегодня мы говорим о книге как о предмете, как о ящике с упорядоченными знаниями и снова спрашиваем себя, что представляют собой отношения между текстами Евфимии и формами их материализации, что значит текст как мысль, как звучание, как речь и что значит его воплощение в иконе монастыря Хиландар, в ткани, в занавеси, в покрывале, как соотносятся друг с другом эти два уровня — язык и его материализация, благодаря которой слова дошли до нас, каково соотношение между текстом Евфимии, обращенным к умершему сыну, и текстом, воспевающим князя Лазаря?

Что можно сказать об этом? Каким образом связано звучание речи и ее воплощение в определенном материале? Мне кажется, что задавать такие вопросы гораздо важнее, чем получать на них ответы. Я предупреждаю заранее, ответов у меня нет, хотя заданные вопросы не дают мне покоя. Однако кое-что я все же могу сказать. Читая эти короткие тексты, мы сталкиваемся с фактом, что все они звучат по-разному и то, что в них сказано, принадлежит разным эмотивным уровням. Какой из этого можно сделать вывод?

Приведу несколько примеров из текстов Евфимии. «Душа моя скорбит и за теми, кто меня родил, и за рожденным мною младенцем, утрата которого непрестанно жжет мое сердце и, что так обычно для матерей, уничтожает меня». Эти строки, самой своей интонацией, независимо и от содержания, и от того, знаем ли мы биографию Евфимии, могут принадлежать только женщине.

А вот другая цитата из следующего текста Евфимии: «От грязных уст, от мерзкого сердца, от нечистого языка, от души моей грязной прими моление, о Христе, не оттолкни рабы Твоей и в ярости своей не обличай меня, Господи, в час смерти моей, не накажи меня гневом Своим в день пришествия Твоего, потому как до суда Твоего, Господи, осуждена я своею совестью». Несмотря на подражание греческим образцам, о чем свидетельствуют исследования текста, мы не сомневаемся в том, что эти слова сказаны женщиной.

И наконец, «Похвала князю Лазарю», заключительная часть: «Меня, чуждую телом, среди чуждых оказавшуюся, ты насытил и одарил, а теперь я молю тебя сугубо насытить мою душу и усмирить лютую бурю души и тела моего. С усердием приносит тебе Евфимия приношение свое, Святый». И здесь опять очевидно, что говорит женщина.

Однако за исключением последнего фрагмента все сочинение, посвященное князю Лазарю, написано совершенно другим языком. И этому другому языку не свойственны женские интонации:

«В красоте света этого воспитывал ты себя от младости своей, о, новый мученик, князь Лазарь, и крепкая рука Господня среди всех мужей земли, крепкая и славная, тебя осенила». Нечто подобное мы находим и в других текстах того времени. Это уже иная интонация, которую мы сегодня назвали бы мужским образом чувств.

Совершенно очевидно, что у монахини Евфимии мы находим две манеры письма, которые она использует в своих сочинениях. Предупреждаю, что я вовсе не собираюсь ставить под сомнение ее авторство. Если мы вспомним Бору Станковича и начало его романа «Нечистая кровь», то и там повествование сначала ведется с позиции женщины, а потом, для передачи восприятия мира с другой стороны, с позиции мужчины. Таким образом, раз уж существует поляризация, мы можем пользоваться простым и гуманным способом писать с позиции и одного, и другого способа чувствовать и воспринимать мир.

Я сказал бы, что такое утверждение, если мы с ним согласны, позволяет нам включиться в обсуждение некоторых спорных вопросов теории современной литературы, которые касаются определения понятий «мужская» и «женская» литература. Те, кто выступает за равноправие женщин, а я отношу себя к их числу, выступают против такого разъединения, против бездумного разделения, которое предполагает, что женская литература — это то, что пишут женщины, а мужская — то, что пишут мужчины. Такой подход ничего не решает. На самом деле речь идет о гораздо более серьезных вещах, и многие исследователи уже касались этой проблемы. Дело в том, что в произведениях многих великих писателей, обладающих мощными творческими способностями, мы угадываем звучание и одного и другого восприятия жизни. Евфимия, как мне кажется, еще один пример в пользу такого мнения.

В заключение хотелось бы вернуться назад и сказать несколько слов о том, как женская и мужская манера письма Евфимии соотносится с их материализацией. Строки, выразившие материнские чувства, отлиты в металле, в триптихе из позолоченного серебра, а «Похвала князю Лазарю» вышита золотом на ткани покрывала. Возможно, что «женская» манера Евфимии смотрит в вечность, она отлита в прочном материале, а «мужская», описывающая смерть князя Лазаря, воплотилась в материале, чей век ограничен, лишь буквам досталась царственная материя — золотые нити.

Сто последних читателей

Хорхе Луис Борхес как-то раз вспомнил, что в молодости он мечтал увидеть лица первых ста своих читателей. Не пришло ли время нам, в начале XXI века, задуматься над тем, как будут выглядеть лица ста последних читателей?

Невероятной кажется уже сама постановка вопроса, и, возможно, вызывает недоумение то, что он задан именно сейчас. Ведь за все время существования письменности люди никогда не читали столько, сколько читают сегодня. В конце прошлого века во Франции провели праздник «мании чтения». Радость чтения известна каждому грамотному жителю нашей планеты. Книжная ярмарка во Франкфурте, одно из крупнейших мероприятий такого рода, ошеломляет посетителя количеством новых заглавий. И тем не менее.

В таких авторитетных изданиях, как «Нью-Йорк таймс», за подписью известных писателей появляются заметки вроде той, что была озаглавлена «Конец книги?» (1992). Сможет ли компьютер уничтожить книгу, смогут ли электронный текст и цифровые технологии вытеснить привычную типографскую книгу, напечатанную на бумаге? Что будет с чтением в кровати? И эти, и многие другие вопросы сопровождают генеральную уборку в нашем огромном общем читальном зале.

Эпоха Водолея, уже вступившая в свои права, имеет два признака: максимальное ускорение и максимальное уменьшение. Компьютеры считают быстрей, чем человеческий мозг, а их ложная бесконечность и фальшивая вечность вытесняют язык, слишком медленный и слишком прямолинейный для того, чтобы соответствовать требованиям цивилизации, осуществляющей коммуникацию с помощью знаков и картинок.