Читать книгу "Немой миньян - Хаим Граде"

Герц Городец закрывает ящичек со счастливыми билетиками. С ящичком под мышкой, а клетками с попугаем и белкой в руках он поднимается по ступенькам в молельню. Сборище во дворе расходится, домохозяйки — к своим работам по дому, а Ентеле, покачиваясь, как уточка, уходит в бакалейный магазин, где она работает продавщицей. Крикливая Элька-чулочница идет в свою квартиру, где только одна комната с окном напротив уборной. Элька водит каретку машины для вязки чулок и ругает про себя мужа, Ойзерла Баса. Неужели этот байстрюк действительно собирается ее бросить и уйти незнамо куда, как этот солдат с деревянной ногой? Кошки скребут у нее на сердце. Наверное, Ойзерл думает, что она не должна была выходить замуж, раз не приготовила для него квартиру, в которой хватало бы свежего воздуха. Хотя бы двухкомнатную.

Вокруг Герца Городеца и его зверюшек стояли, держась за фартуки матерей, маленькие мальчики. Пока взрослые разговаривали и шумели, малышня молчала, восхищенная зверюшками в клетках. После того, как Герц Городец уходит, а женщины возвращаются к своей работе, дети еще долго стоят, молчаливые и потрясенные. Даже нарушив наконец молчание, они разговаривают вполголоса, а их глаза светятся близкими тайнами иного мира. Один мальчик говорит про белку, вытягивающую бумажки: «Конечно, эта дурочка думает, что это орешки, потому что она держит бумажку передними лапками, а ее ноздри раздуваются и хвост становится пушистее. Только потом белка понимает, что она жует бумажку, тогда солдат вытаскивает билетик из ее зубок». Другой мальчик рассказывает, что он видел стеклянный ящик с водой, полный золотых рыбок. Золотых рыбок в стеклянном ящике ему совсем не жалко, потому что они плавают там совершенно свободно, а вот зеленого попугая в клетке ему жалко, потому что он сидит, сгорбившись, как старый еврей.

— Если бы я не боялся, что солдат лягнет меня деревянной ногой, я бы раскрыл клетку и выпустил птицу.

— Ты еще маленький, — говорит третий мальчик и выворачивает карманы своих штанишек, словно в доказательство, что он-то уже большой. — Зеленая птица — это попугай из жарких стран, где люди ходят голышом. У нас нет такой птицы. Если ты его выпустишь на улицу, наши птицы его заклюют или он сам умрет. Для него же здоровее сидеть в клетке, — подводит итог этот всезнайка, и все ребята задирают головы к небу. Они смотрят в разлитую медь слепящего солнечного света — а вдруг там стая голубей, которых выпускают голубятники. Стаи голубей крутятся в небе и шалят, пока какой-нибудь самец или какая-нибудь самка не перелетают в чужую голубятню.

II

В первый раз, когда солдат с деревянной ногой поднялся на хоры женской молельни и принялся маршировать «раз-два, раз-два, раз-два… стой!», погруженные в размышления завсегдатаи бейт-мидраша задрали головы к балкону и прислушались, тихие и испуганные, словно наверху, в женской молельне поселились черти. Но поскольку инвалид приходит из года в год, аскеты привыкли к его странному поведению и больше не обращают на него внимания. А реб Довид-Арон Гохгешталт, вздрагивающий от стука двери или громкого восклицания во время молитвы, даже выказывает ему при встрече дружелюбие. Может быть, он так расположен к Герцу Городецу, приносящему ему привет из большого мира, потому что ему, ребу Довиду-Арону Гохгешталту, пришлось стать аскетом, чтобы скрыться от своей проклятой жены. Вержбеловский аскет открыто завидует солдату.

— Этот Герц Городец — вот это парень, как ветер в поле.

Солдат с деревянной ногой шагает вдоль балкона женской молельни и весело поет: «Соловей, соловей, пташечка!», а аскет, засунув руки в рукава, бегает за ним с согнутой спиной.

— Ну, реб Герц Городец, вы уже снова обошли весь мир?

— Да, снова обошли весь мир, — отвечает ему солдат и продолжает шагать: — Раз-два, раз-два… Стой!

Вержбеловский аскет догоняет его и мягко упрекает:

— Если еврей ходит из местечка в местечко, он должен иметь при себе на продажу мезузы для еврейских дверей, связки кистей видения[59]и малые талесы, сборники благословений, молитвенники. Накануне Грозных Дней[60]он должен иметь при себе шофары[61]и праздничные молитвенники. Ведь еврейские селения нуждаются в предметах святости.

Герц Городец отвечает: кто у него их купит, старухи и отжившие свое старики? Он любит носить с собой товар, привлекающий девушек, молодок, паненок; деревенские шиксы тоже ему подходят. Они с радостью берут его товар, и ему самому это дело нравится.

— Ничего. Не на что жаловаться. — Солдат поглаживает свой черный ус и снова марширует по женской молельне.

— И для вас нет разницы, девушка или мужняя жена, еврейка или дочь необрезанного? — пританцовывает рядом с ним вержбеловский аскет. — Действительно никакой разницы?

— Никакой разницы! — широко взмахивает рукой солдат. — Девушка, молодка, еврейка, гойка. Одна и та же чертовка.

— А потом, реб Герц Городец? Как выбраться из этого дела потом? — горбится вержбеловский аскет и сладостно чешется под мышками. — Просто бросить и уйти?

— Просто бросить и уйти, — широко взмахивает обеими руками инвалид в такт своим шагам. — Иной раз приходишь через год и снова ты желанный гость. Иной раз она смотрит на вас холодным взглядом, она вроде бы вас не узнает. Нет, так нет. В них нет нехватки, в этих чертовках.

Чем больше хвастается солдат своими подвигами, тем больше ему завидует аскет, но совсем не его разгулу, а тому, что он видит мир. Реб Довид-Арон из Вержбелова знает свое проклятие: он осужден ходить вокруг одного и того же пюпитра и вокруг одной и той же мысли, сможет ли он развестись со своей проклятой женой или нет. Он похож на белку солдата, бегающую безумными кругами по клетке. Неожиданно реб Довид-Арон вздрагивает всем телом — зеленый попугай издает хриплый яростный крик: «Аррр!» Он крутит головой и клювом и расправляет крылья: «Аррр!» Перепуганный аскет бросается бежать с балкона женской молельни, опасаясь, как бы злобная птица не продырявила его сердце и не выклевала ему глаза. Герц Городец провожает его точно таким же хриплым яростным криком и смехом.

— Что вы бежите? Птички испугались? Состригите бороду и отправляйтесь вместе со мной, тогда вы узнаете жизнь.

— Мы еще поговорим, еще поговорим, — отвечает ему аскет уже с лестницы, торопливо спускаясь в мужской бейт-мидраш. Вся его тяга к странствиям исчезает в одно мгновение, он хочет как можно скорее забиться в уголок за своим пюпитром.

Герц Городец уже достаточно нашагался, и он тоже спускается в мужской бейт-мидраш. Он знает этих просиживателей скамеек еще по прошлому и позапрошлому году. Но первый, кого он видит, — незнакомый ему старичок со здоровой, красной, потной физиономией. Это ширвинтский меламед, реб Тевеле Агрес, который смотрит на солдата своими маленькими, пронзительными глазками: