Читать книгу "Арабский кошмар - Роберт Ирвин"

Потом Добрый Советчик посоветовал Старому Паломнику ни о чем больше не спрашивать, но на этом допрос, безусловно, не кончился. На миг Джанкристофоро воскресил в памяти продолжение диалога и прилагаемый комментарий, но поспешно отправил воспоминание в ту область рассудка, которой запретил себе думать о своих намерениях в отношении Бога. Попытавшись подумать о чем-нибудь другом, он подумал об истинной цели своего приезда в Каир. И вновь попытался как можно скорее подумать о чем-то другом.

Несомненно, этот старый дурак консул то и дело заявляет протесты. Единственным результатом этих протестов будет то, что они в конце концов побудят власти вытащить его из темницы и подвергнуть пыткам, дабы установить, что он за важная птица. Джанкристофоро без особого удовольствия ожидал встречи с давадаром и его палачами, но кого он и вправду боялся, так это Отца и его подручных. Однако у его друзей в Каире имелись кое-какие возможности, и отнюдь не исключено было, что, прежде чем он предстанет перед инквизицией мамлюков, будет организован побег и он еще наглядится на синее небо до последнего свидания с Азраилом.

Глава 7

В доме Кошачьего отца

В начале я назвал свою историю романом, и в каком-то смысле так оно и есть, но, безусловно, это и правдивая история. Слушателям может показаться, что присутствие рассказчика в сновидениях спящего англичанина вносит в повествование элемент фантастичности. Однако вы тоже могли бы фигурировать в снах своих знакомых. Никогда не задумывались о том, в каком виде вы могли бы при этом перед ними предстать?..

Вейн вновь пересекал город, поддерживая под руку Кошачьего Отца. На периферии его поля зрения, с трудом рассекая тяжелыми, словно налитыми свинцом крыльями густой мерцающий воздух, кружили птицы. В этом густом мерцании застывала поднимаемая их ногами пыль. Издалека доносились крики уличных торговцев. Был конец дня, и предзакатные цвета казались приметами чужого солнца. Все было неслышным и замедленным, как в подводном городе. Они разыскивали Бэльяна.

– Рашид, похоже, видел его прошлой ночью во сне, но не сумел определить, где именно.

Они миновали район Эзбекийя и вышли на улицу Сидящих Портных. Завидев их, сидевший у ее ворот человек поднял в мольбе обрубки рук. Пройдя по улице немного дальше, они вошли в Сак Парфюмеров. В саке трое детей с жутко запущенным конъюнктивитом попытались заманить их в некий дом; объяснения этому они не нашли. Вмешался какой-то человек и прогнал детей. Выслушивая их благодарности, он повернулся, и они увидели, что половина его лица покрыта гниющими багровыми нарывами. Двинувшись в обратный путь к Цитадели, они миновали гревшуюся на солнце кошку. Один глаз ее вывалился из глазницы и висел.

– Замечали когда-нибудь, – спросил Кошачий Отец, – что бывают дни, когда на глаза попадается куда больше сумасшедших и калек, чем обычно?

Вейн не ответил. Этого трудно было не заметить.

– Это демонстрация могущества моего врага. В определенные дни он в качестве предостережения выводит их из предместий и подвалов на улицы, дабы показать нам, сколь велики пределы его царства. Сегодня в городе больше прокаженных и парализованных, чем здоровых. Недалек тот день, когда он подаст сигнал, и они восстанут, чтобы всех нас убить.

Вейн внутренне содрогнулся. Он вспомнил, что слышал разговоры о том, будто Гильдия Воров не всегда довольствуется деньгами. Обнаружив, что денег у жертвы маловато, они могли заодно отхватить руку или нос, приняв таким образом жертву в свое сообщество. Особенно уязвимы были христиане и иудеи, ибо на территориях, подвластных султану, им не разрешалось носить оружие.

Кошачий Отец всюду усматривал зашифрованные знаки грядущих беспорядков. Глубоко в Алям аль-Митале, в дальнем краю, где больше примет, нежели значений, больше причин, нежели событий, нараставшее давление перетекало из резервуара в резервуар, пока не начинало, как ныне, просачиваться в реальный мир, но Отец знал обо всем этом больше, чем готов был поведать Вейну.

Вейн представлял его себе сморщенной мыслящей жабой, сидящей в центре паутины бесстрастных отношений… жабой-пауком. Он уже двенадцать лет общался с Кошачьим Отцом, однако характер и намерения последнего так и оставались глубокой тайной.

Отец никогда не говорил ни о своем прошлом, ни о том, как сам обучался толкованию снов и родственным наукам. Предметом его гордости, как считал Вейн, была способность больше узнавать о людях, чем выбалтывать им о себе. Холодный, скрытный и суровый, он, казалось, никогда не оттаивал, принимая посетителей, пока не убеждался, что они в его власти или уже превратились в преданных учеников. Школа процветала, а Отец был, несомненно, знатоком всех уровней сновидений, насколько их знал Вейн, и все же Вейн никогда не считал, что Отец озабочен исключительно Школой и ее таинствами. Казалось, его постоянно занимает какой-нибудь новый замысел. Иногда к нему приходили мамлюкские чиновники, торговцы и другие люди, по чьим лицам и манерам было ясно, что интересуются они отнюдь не внутренним миром. Отец, как подозревал Вейн, вынашивал планы – планы поразительной сложности, планы внутри планов, связанных с дальнейшими планами, замыслы, крушение которых было необходимо для успеха иных, более сложных махинаций, а те, в свою очередь, со всех сторон прикрывались и обеспечивались ложными ударами и отвлекающими маневрами, и все это выливалось в некий грандиозный план, о чьей цели никто не мог даже догадываться, да и сам старик наверняка имел весьма смутное представление. Все это можно было понять лишь по случайным намекам.

Временами интриги, если это и в самом деле были интриги, терпели крах, и тогда Отец отрешенно и угрюмо сидел в углу своей комнаты, словно позабыв имя Вейна, словно едва ли помня и собственное. Однако в последнее время он чаще казался уверенным в себе.

Возникало нечто, чему никак не суждено было ускользнуть от внимания старика. Тогда он делался сметливым и проворным. Вейн считал, что слушает Отец не ушами, а своими глубоко запавшими глазами, после чего и дает не терпящие возражений, нередко язвительные указания. В каком бы он ни пребывал настроении, в нем всегда было нечто жесткое. Вейну пришла в голову непочтительная мысль, что он слишком тощий и жилистый, чтобы его можно было с аппетитом съесть. Трудно было вообразить его спящим, да никому и не разрешалось видеть, как он спит.

Вейну вспомнилась их первая встреча. В Дом Сна вели потайные ворота; за углом дома Вейна кивком пропустил сгорбившийся в нише привратник. Входя, Вейн заметил над воротами каллиграфическую вязь, гласившую: «О, ты, готовый уснуть, вверь душу свою Богу, который не спит никогда» (дань общепринятой набожности, как обнаружил впоследствии Вейн, Отцу абсолютно не свойственной). Слуга неопределенным жестом показал, где можно найти Отца, и Вейн вошел без доклада. Отец сидел спиной к нему на полу.

– Я ждал вас.

– Откуда вам известно, кто я?

– Ночью мне снилось, что вы придете.

– Весьма странно!

– Отнюдь. Вот уже пятнадцать лет я каждую ночь вижу этот сон.