Читать книгу "Петербургский ковчег - Сергей Михайлович Зайцев"

— Все хорошо, молодой человек?.. Тогда идем дальше...

Получив утвердительный ответ, анатом подхватил свою страшную пилу и принялся пилить у трупа голову — по надбровным дугам к вискам и еще ниже, к затылку. Голова нависала над краем стола и пилить было удобно, да и сноровка у Федотова была, — должно быть, процедуру эту он проделывал не первый раз.

Сделав надпил черепа по периметру, Василий Иванович отложил пилу и взялся за долотце.

Осматривая острие на свет, сказал:

— А госпожа Милодора, значит, еще не приехала... Иначе нам не видеть бы вас здесь, Аполлон Данилович...

— Почему вы так заключили? — Аполлон ни-как не ожидал, что будет разговаривать здесь, при этих ошеломляющих манипуляциях доктора, о Милодоре. — Разве я похож на открытую книгу?..

— Все, у кого неспокойно на сердце, похожи на открытую книгу. А уж особенно те, у кого в сердце нежное чувство. Простите, конечно, что я об этом заговорил...

Аполлон пожал плечами и промолчал. Господин Федотов попробовал острие долота пальцем и удовлетворенно хмыкнул:

— Надо быть слепым, молодой человек, чтобы не видеть вашего трепетного отношения к Милодоре. Но, поверьте, ваше чувство нельзя назвать безответным. Со стороны это хорошо видно. Правда, Михаил?..

Художник вздохнул:

— Увы, на меня Милодора и не взглянула. Федотов продолжал:

— Все у вас будет хорошо, Аполлон Данилович. Это вам даже Настя сказала. Помните?..

— Она немного странная девочка, — кивнул Аполлон.

— А госпожа Милодора... — доктор с минуту примеривался долотом к надпилу. — Ей, должно быть, понадобилось побыть немного одной: заглянуть внутрь себя, одуматься, взвесить. Знаете ведь, как это бывает... Настоящее чувство приходит не каждый день...

Острием долота Федотов подцепил крышку черепа и нажал на рукоятку. Крышка отскочила со звонким треском, очень напоминающим треск скорлупы ореха, и обнажился розовато-серый мозг, опутанный прозрачной оболочкой, как паутинкой. В бороздках между извилинами можно было рассмотреть что-то вроде сукровицы... С какой-то не совсем приличествующей моменту нежностью, а может, с почтением Федотов погладил ладонью обнаженный мозг.

У Аполлона было сейчас такое странное чувство, будто доктор Федотов анатомирует не чье-то постороннее тело, а именно его, что именно ему — Аполлону — доктор распилил сейчас голову и рассматривает его мозг, и прочитывает его мысли — тайные, заветные — мысли, которые Аполлон и сам от себя прятал, ибо даже не смел надеяться... на то, что оказал на Милодору столь сильное впечатление...

О как приятны Аполлону были эти слова! Как желалось ему, чтобы слова эти хотя бы наполовину соответствовали истине!...

Федотов даже не попробовал вытащить мозг; должно быть, требовалось немало времени, чтобы мозг оттаял.

Доктор сказал:

— Вы, Аполлон Данилович, произвели на нее сильное впечатление...

При этих словах Аполлон невольно вздрогнул: будто лекарь, действительно, перебирал его мысли. Но Федотов не заметил реакции Аполлона, поскольку рассматривал в данную минуту мозг.

Федотов с задумчивым видом продолжал:

— Я думаю, это понял и граф Н. Не случайно он почти перестал появляться в доме. Умный человек. Понимает, как она молода... как вы молоды.

Поддержал ее в трудное время, а теперь отходит. Благородно, знаете... А между тем он наверняка без ума от Милодоры. Разве можно быть от нее не без ума?.. Теперь вот вы, Аполлон Данилович... Уж простите, что я затеял этот разговор!... Поддерживайте Милодору. Она слишком хрупкое создание — легко сломать. Мечтает о прекрасном будущем для всех людей — в то время как каждый только и думает что о себе... Аполлон сказал:

— Ах, если бы ваши слова оказались правдой!... — он не устыдился своей искренности.

Лекарь, переглянувшись с художником, улыбнулся:

— Самое время напомнить истину: когда стрела амура ранит сердце, глаза закрываются.

Миша Холстицкий сказал:

— Вокруг Милодоры крутились знатные женихи — графы да князья. Она оставалась к ним равнодушна — это было видно. Получили от ворот поворот и теперь они — ее враги. Не мечтайте о легкой жизни, Аполлон Данилович...

— Посмотрим, посмотрим, как все сложится! — перебил Федотов. — Не будем докучать молодому человеку наставлениями, — и, повернувшись к трупу, доктор снова провел по поверхности мозга рукой. — Поговорим и о других вещах вечных... Вот мозг... — при этом Федотов совершенно преобразился; он любил предмет, о котором сейчас говорил. — У мужчины и женщины мозг одинаков. Но один мозг мыслит себя мужчиной, другой — женщиной... Мозг разных людей по-разному отражает окружающий мир — с тою примерно разницей, с какой один человек отличается от другого. Как вам эта идея, господа?.. В природе человека, согласитесь, много загадок... Кстати, одна из них — любовь... Много загадок в самом явлении жизни, — Федотов, задумавшись, взялся поправлять ланцет о камень-гладыш. — Когда ненастье меняется на вёдро, когда поворачивается ветер, смерть начинает опять снимать свою жатву... Почему?.. Я думаю, в явлении смерти не меньше загадок... Ты рисуешь, Миша?

— Говори, говори... — отозвался Холстицкий. — Ты мне не мешаешь.

Федотов кивнул на тело, распростертое на столе:

— Прежде чем резать, всегда надо трижды убедиться, что перед тобой труп. Иначе может случиться то, что случилось с аббатом Прево. Чем не загадка?

— Какая же? — Холстицкий ловко накладывал краски на бумагу, он не ошибался: всякий раз с ходу выбирал нужный цвет; он сейчас был не столько художник, сколько опытный ремесленник.

— С аббатом в деревне случился обморок. Да такой странный обморок, что ни дыхания, ни сердцебиений... Местный лекарь, сочтя аббата умершим, взялся вскрывать его. А аббат в момент вскрытия возьми да и очнись. Увидел свой разрезанный живот и испустил дух — на сей раз по-настоящему... А еще сколько раз бывало — хоронили людей заживо, не разобравшись... — лекарь надрезал ланцетом внешнюю оболочку мозга, из надреза проступила кровь (труп оттаивал потихоньку). — А потом, когда эксгумацию делали зачем-то, обнаруживали останки то на боку, то на животе...

— Остается посочувствовать несчастному аббату, — улыбнулся одними губами сосредоточенный Холстицкий.

... У Аполлона тут зашумело в голове, зарябило в глазах. Он подумал, что это предвестники обморока, и тихо покинул помещение.

Сквозь шум этот Аполлон едва услышал:

— В верху живота... Не забывайте...

Доктор Федотов и Холстицкий, переглянувшись, посмотрели ему вслед.

Глава 12

Ворона у господина Карнизова была особью мужеского пола. Карнизов называл своего пернатого питомца Карлушей и часто выпускал его из клетки. Следует даже сказать, что Карлуша проводил больше времени вне клетки, чем внутри нее. Во всяком случае, это можно было утверждать, принимая во внимание количество естественных отметин, присутствующих повсюду... Единственно о чем беспокоился Карнизов, так это о том, чтобы дверь в зал всегда была плотно прикрыта (чтоб не распахнул ее случайный сквозняк) и Карлуша не улетел. Кто тогда будет скрашивать досуг одинокому человеку?