Читать книгу "Варфоломеевская ночь - Владимир Москалев"

В наступившей тишине миланец тихо сказал:

— Королеву Наваррскую отравили.

Ни слова, ни звука в ответ. Даже дыхание остановилось на мгновение у обоих друзей. И вдруг сразу же, как удары шпаг плашмя, посыпались вопросы:

— Кто? Как?! Когда?!! Зачем?!!!

— На эти вопросы я смогу ответить вам чуть позже, а сейчас я должен дать королеве противоядие, которое я принес с собой, хотя… — и Рене горько улыбнулся, — я не уверен, что оно подействует, и боюсь, что уже слишком поздно.

— А Екатерина Медичи? Ведь она все еще там!

— Вряд ли. Она уже нанесла свой визит вежливости.

Они пришли в спальню королевы Наваррской, когда там оставались только Конде, Монтгомери, Телиньи, адмирал и еще десятка два гугенотов. Жанна к тому времени уже пришла в себя, и с легкой блуждающей улыбкой смотрела на Лесдигьера и Шомберга. Врачи объявили, что температура спала и больной немного легче, хотя ее по-прежнему мучил налетающий приступами кашель и лицо было бледнее обычного. Рядом с ней поверх одеяла лежала дочурка Катрин. Ее голова покоилась на груди матери, а руки обвивали шею.

Подошел Рене, открыл пузырек и протянул его Жанне:

— Понюхайте это, ваше величество.

Она устремила на него недоверчивый взгляд:

— Кто вы?

— Я парфюмер королевского двора.

— Я вас не знаю, что вам нужно?

Лесдигьер склонился над ней и, погладив ее по щеке, мягко сказал:

— Жанна, в этом флаконе лекарство, а этот человек — наш друг, ты можешь ему верить.

— Франсуа, что со мной? — пролепетала Жанна, прижимая его холодную ладонь к горячей щеке. — Что случилось, Франсуа? Мне так плохо… очень трудно дышать… Кажется, будто там меха, которые некому раздуть.

— Возьми этот флакон и нюхай его, Жанна. Это должно принести облегчение.

— Что в нем?

— Нюхательная соль.

В это время к ним подошел Амбруаз Паре и взял флакон из рук Лесдигьера. Повертел его в руках, потом поднес к лицу и понюхал. И тут же глаза его расширились, и он устремил на Лесдигьера страшный взгляд. Потом перевел его на Рене. Миланец чуть заметно кивнул головой. И Амбруаз Паре все понял. Понял то, что и подозревал: в этом флаконе — противоядие! Брови высоко взметнулись, словно он спрашивал у Рене, не ошибся ли в диагнозе? И вновь Рене прикрыл веками глаза и слегка кивнул.

— Хватит ли у нее сил? — прошептал Паре и посмотрел на пузырек так, будто в нем таился неведомый эликсир жизни для него самого, его жены и его детей.

— Я тоже этого опасаюсь, — так же тихо ответил ему Реме, — но надо ее заставить.

— Невозможно. Я ведь знаю, что это такое. Вдох должен быть глубоким, только тогда можно прогнозировать успех, и при таком состоянии ее легких надеяться на это не приходится. Болезнь сильно запущена, легкие работают на одну треть своих возможностей, она не может даже ни разу глубоко вздохнуть…

— Каков же приговор? — спросил Рене. — Нет, не врачей, а ваш личный.

— Два-три дня, не больше, — прошептал Паре. — Яд сожрал последние остатки ее легких.

— О чем вы там шепчетесь над моей головой? — негромко проговорила Жанна, подняв на них глаза. — Уж не читаете ли отходную молитву?

— Ну что вы, ваше величество, вы еще молоды и будете долго жить. А мы только думаем, как заставить вас нюхать лекарство, которое проникнет в легкие и принесет облегчение.

— Легкие… О чем вы говорите? — слабо улыбнулась Жанна. — Пытаетесь меня утешить? Как будто бы я не знаю сама… Их давно уже нет, осталось то, что было когда-то ими… Жаль… Я не успела на свадьбу… Мой сын женится без меня…

— Не смей так говорить, Жанна, — взмолился Лесдигьер, — ведь здесь собрались лучшие врачи, и даже сам мэтр Амбруаз Паре пришел… ты ведь знаешь, какой он искусный лекарь. Они не дадут тебе умереть, даже и не думай об этом!

Она долго и печально смотрела на него, не говоря ни слова. Наконец губы зашевелились, на них показалась слабая улыбка:

— Я понимаю, ты хочешь утешить меня. Но перед ликом смерти давай и в последний раз будем честными друг перед другом, ведь ты всегда смотрел правде в глаза?

Он молчал, не зная, что возразить. В нем теплилась надежда, и он не хотел с ней расставаться, потому что не мог представить себя без нее, своей Жанны, как не допускал и чудовищной мысли о том, что ее вскоре не станет.

Она понимала состояние его души и не хотела разрушать иллюзии, которые он рисовал в своем воображении, но чувствуя приближение смертного часа, не могла лгать, потому что лучше других знала, что ее организм уже сдался. Ее плоть уже почти умерла, осталась лишь душа. Единственное, чего она не понимала — почему так скоро? А она рассчитывала протянуть до осени, а потом уехать в горы. Значит, врачи обманули ее.

— Нет, Франсуа, со мной все кончено, — тихо произнесла она. — Вопрос только в том, когда?.. Через несколько дней… или часов?..

Она попыталась вздохнуть и при этом так забилась в кашле, что смотреть и слушать это не было никаких сил. Ее дочурка плакала, гугеноты, стоя в дверях, утирали слезы. Когда кашель утих, Жанна снова проговорила:

— Ну, что же вы, давайте ваш флакон… Быть может, он поможет мне дождаться сына.

Через несколько минут Жанна уснула. Флакон с солью выпал из руки и покатился по полу. Его подняли и поставили на столик.

Все вышли. У постели остались только врачи, дочь, Лесдигьер, Шомберг и Рене.

Миланец неожиданно тронул Лесдигьера за плечо:

— Можете показать мне платье, которое было на королеве и тот вечер?

Лесдигьер открыл шкаф.

Рене подошел.

— Вот оно.

Рене снял его с вешалки и сразу же устремил взгляд на воротник. Наклонил голову, несколько раз обнюхал, постоял в задумчивости. Потом вытащил из кармана куртки маленький флакон с бесцветной жидкостью, открыл его и побрызгал. Через несколько секунд в тех местах, куда попала жидкость, появились бледно-зеленые пятна.

Рене сокрушенно покачал головой; его взгляд встретился с глазами Лесдигьера.

— Она все-таки убила ее, — прошептал парфюмер. — Противоядие уже бессильно. — И добавил мгновение спустя, отвернувшись в сторону: — Теперь я не удивлюсь, если выяснится, что на ладони герцогини де Монморанси нет никакой царапины.

Когда он повстречал ее некоторое время спустя в Лувре и спросил об этом, она удивленно воззрилась на него:

— С чего вы это взяли, мэтр Рене? Я уже дней десять как никуда не выезжала.

Под покровом ночи Рене еще раз пришел в дом Конде. На лице его снова была маска.

В покоях, где лежала Жанна Д'Альбре, стояла гробовая тишина. Все здесь было синим: одеяло, подушки, полог, подхваченный ремешками внизу, обои на стенах, ковры на полу, стулья, обитые синим венецианским сукном, и даже белый потолок казался голубым. Вся разница была только в насыщенности тонов — одно ярче, другое бледнее. Лунный свет, отливающий голубизной и падающий из окна, еще больше усиливал впечатление мрачности и обреченности, возникающее у каждого, кто бы здесь ни появился.