Читать книгу "Мусульманский батальон - Эдуард Беляев"

Анвар был редкостный замполит, в «скворечне милюковской» воспитан — боевой и умница. Дело командирское досконально знал, напраслину не нес, и тогда — тоже. Казалось бы, великолепные мужики: ученые, с опытом, не со двора собраны, а ералаш получился — впору на экран, на потеху детям.

Боевые расчеты определились, по команде заняли места в боевых машинах. Вижу, к машине прапорщика Кучкарова в самый последний момент, уже после команды «Заводи», подскочил какой-то грузный дядька. Не разглядел я его — в своих шлемах они все на инопланетян были похожи. Потом уже, в госпитале, Валерий Емышев сказал мне: «Это ж Володя Бояринов был. Он прямо с моей стороны подскочил: „Ребята, ребята, меня забыли! Куда мне сесть?“ Кое-как впопыхах разместились, Бояринов у самой двери. Сергей Кувылин говорит: „Товарищ полковник, вот здесь кнопка, рычаг будете открывать, я не дотянусь“. „Добро, добро, — отвечает, — едем“.»

Была некоторая несогласованность в действиях; не исключено, что и волнение сказывалось. Ведь все были на пределе — и начальники, и мы. А вообще, лучше бы не хватило места Григорию Ивановичу…

Я приказал машины не заводить. Хотя мы афганцев приучали к неряшливому шуму армейских «раздолбаев» — машины по ночам умышленно заводили в неурочный час и прогревали их до исступленного рева, тем самым притупляя бдительность врага.

Только стал поправлять белую повязку на рукаве — она в тонкий жгут свилась. Не поверите, я тогда подумал: а ведь, зараза, эта тряпица и в бою может закрутиться в едва заметную кудельку, и фиг ее заметишь в темноте. Тогда уж точно своего от чужого не отличишь, и, не приведи Господь… ну, понятно…

(Для опознавания «свой — чужой» перед началом операции бойцам было приказано на рукава повязать белые повязки, дабы в ночи ненароком не перестреляли друг друга. И потому кто бинтом пеленал предплечье, кто от простыни кусок урвал. Идея не была оригинальной, ибо такие же белые повязки красовались на руках «добрых» католиков, когда они 24 августа 1572 года резали в Париже гугенотов во время печально известной Варфоломеевской ночи. Символично… до мурашек по коже! И с разницей в четыре столетия. Храним бесценный опыт. Не померк в веках, и на беду сгодился, не спас от беды… И во время штурма дворца Амина, и, точно так же «пометив» себя белыми лоскутками, во время захвата «Норд-Оста» на Дубровке в Москве 26 октября 2002.)

Укрепили дух спиртом — никто не хотел умирать! Не трусили бойцы, но понимали — предательскую дрожь и темные мысли так простодушно не унять. Был все же этот трепет боязни, был! Безмерный, неунимаемый — холодок под ложечкой, на душе нехорошо до тошноты. Махорочная затяжка — сплев, пожили, значит, — сплев…

Ребята из группы Романова достали бутылку. Разлили, выпили, утершись рукавом, граммов по сто. Предложили Шарипову. Володя отхлебнул — крепок! Подозвал своего механика-водителя и кружку ему в руки. Боец нюхнул и удивленно уставился на лейтенанта: в батальоне насчет этого строго было — не приведи Господь пригубить. Непонятно солдату — шутит, что ли, командир?

— Это ж спирт!

— Пей, дорогой, чтоб на твоей свадьбе еще погуляли. Пей, давай! И рули, товарищ солдат. За командира рули. Но без меня, смотри, никаких команд экипажу и в эфир. Чтобы не осталось горького похмелья за помин души.

Боец кружку опрокинул, повеселел вроде: «Спасибо, товарищ старший лейтенант». И бегом к машине. Шарипов огляделся вокруг, глотнул воздуха и юркнул вниз под броню — занял место механика-водителя. Приветно светились огоньки панели приборов. Таким разноцветьем, как помнится, на рождественской елке светлячки детства озорновато поблескивали.

Вдруг в небе рассыпались три ракеты зеленого огня. Это был сигнал, к которому так долго подбирались, — в атаку. Шарипов скажет потом: «Интуитивно почувствовал: что-то не в лад, как-то ломко внутри, сомнение и тревога обуяли, а может, звериное чутье профессионала сработало. Посмотрел на часы — 19.25. Что ж такое, мать твою, на пять минут раньше! Про себя чертыхнулся, завопил команду и запустил двигатель».

Отчаянная последняя схватка! Все — в ряды! Черные тучи все гуще, карканье черного воронья, разбуженного взбесившейся долиной и взломом неба, — все громче!..

Хафизулла Амин пришел в сознание приблизительно в 18.00, а в 19.25 рванули в атаку и начали штурм. На дворец обрушился шквал огня.

3

Славный «мусульманский батальон», туго набив чрево машин грешными витязями и средствами уничтожения всего живого, начал и приступил. И потащил в историю на плечах своих пожизненную ношу личной славы и державного бесславия.

Нет на войне чистоплюйской целомудренности. В ночь уносились две задачи. Первая, чисто боевая, — довести товарищей по оружию до порога дворца, дать им, насколько это возможно, больше шансов на жизнь, прикрывая их исступленный порыв от налета с боков и тылу, и отмахиваться горячим свинцом от тех, кто, не пав духом и исполняя свой долг до конца, спасал Амина. И вторая — прорваться к Амину, настичь его и застрелить на месте. Порешить. Уничтожить. Убить…

Нет смерти чище, чем в бою… Слова, не мне принадлежащие, Игорьку Кошелю. Прекрасному парню, талантливому журналисту, песеннику от Бога. Он, Игорь, накануне выпуска прочитал в газете мой очерк «Мела свинцовая метель» да и другие «байки войны» и под впечатлением попросился в Афганистан, отказавшись от распределения в Группу советских войск в Германии. Я всегда сожалел, что мне не удалось определить этого великолепного парня в свой отдел. Впрочем, полковником Игорек стал и без чьей-либо помощи, а талант его в подпитке и помощи не нуждался…

Нет смерти чище, чем в бою… В том мало утешенья, но праведное все же есть: открытый бой — не тать в ночи…. И не убийство больного в постели…

Когда будут растоплены снега и спалён дворец, «суд земной» заявит о себе. Они еще только засобираются убыть в Союз, а я вместе с новогодней елкой привезу им первый «международный отклик»: «портрет» воина-интернационалиста. На пахнущем типографской краской плакате — лубочный мужик в чалме с топором и дехканин с киркой (тоже в чалме) яростно гвоздят по лысой голове отчаянно раскорячившегося советского карапуза-генерала, насквозь проткнутого штыком бегущего мусульманина (и тоже в чалме), подпись: «Бей, ребята, да позазвонистей!». Перевод, конечно же, дерзкого в отваге туркмена, уродившегося под крупными ясными звездами в барханах красивой пустыни Каракумы, в племени текинцев. Я говорю о ротном командире с душой пиита — старшем лейтенанте Курбане Амангельдыеве.

Годы спустя, заполучив высочайшее дозволение, косноязычные уполномоченные обвешают гирляндами участие групп КГБ в операции «Шторм». И самих участников не обойдут ореольным вниманием. А в ГРУ, где врожденное отвращение ко всякой кружковщине и самовосхвалению, разведчики и диверсанты тихой сапой будут продолжать делать свою работу и говорить неправду, откуда и за что у них ордена, а подчас — и за что они отлучены от своей «фирмы», а бывало, и заключены под стражу на немало лет. Людские козни известны, и спецназ уведут в тень, а «мусульманский батальон» вообще отринут на задворки истории…