Читать книгу "По дороге к концу - Герард Реве"

С первым пунктом просто. Крепкие Спиртные Напитки — зло. А если в связи с этим вспомнить о распределении пития по Стихиям, то меня, рожденного под знаком Огня, все это просто должно наводить на правильные выводы. (Можжевеловая водка, джин, ром и тому подобные Огненные Напитки — не зря краснокожие называли их огненной водой; вино, следуя рангам, является Напитком Воздушным; пиво, что начинает свой путь зерном в земле, — это Напиток Земли, в то время, как Севен-Ап и компания принадлежат, само собой, к Напиткам Водяным. Вся остальная выпивка является смешением: херес — это Воздух с Землей, потому он производит гораздо более дурманящий, чем можно ожидать исходя из процента содержащегося в нем алкоголя, эффект, воспринимаемый в виде застилающего взор вихря пыли; портвейн — это помесь Огня и Земли, и этим может быть объяснено его немедленное окаменяющее — и, кстати, виновное в подагре и половом бессилии — действие. При ближайшем рассмотрении этого старого учения можно, конечно, разойтись в деталях, но с первого взгляда ясно, что тот, кто родился под Знаком Огня, не сможет ни обуздать свой темперамент Напитками Водной Стихии, ни снять пожирающий его жар употреблением Огненного Напитка (разве что в весьма умеренных количествах), а поможет ему только лишь Напиток Воздушный — вино, которое дает приток очищающего и благоприятного воздуха, способствующего возникновению бездымного тепла.)

Но вот по поводу второго, Голос что-то напиздел: Санта Мария делла Виттория, по-моему, совсем не испанское название (если это вообще реальная языковая конструкция), в крайнем случае, итальянское, к тому же поиски церкви с таким наименованием в «полях Аликанте» грозят стать тем еще развлечением — все это больше походит на название мистическим образом бесследно потонувшего учебного судна со 187 Матросиками на борту (почтёнными воспоминанием какого-нибудь парикмахера в семейной газете лет через пятьдесят), от которых после отплытия под духовой оркестр 18 апреля 1912 года из Мадраса не пришло ни одной весточки и не было найдено ни следа обломков.

Третий совет, как ни странно он звучит, выражаясь официальным языком чиновников и членов правления профсоюзов, лежит в разумной плоскости. Вим бесподобно играет на скрипке и очень музыкален. Гитара в любом случае лучше, чем скрипка, потому что хорошие гитаристы — нарасхват, сам инструмент стоит недорого и ученик не зависит от преподавателя. Более того, отрадно будет наблюдать за Вимом, когда он, поставив одну ногу на стул, так что брюки обтянут то самое нужное место, станет настраивать гитару, а всякие мальчишки, открыв рты, будут его слушать. А еще, если в меня вселится злой дух божества, он всегда сможет вылечить и успокоить мою душу своей игрой — может, это и шкурные мыслишки, но одно другому не мешает. Принимая во внимание то, что в данный момент моей жизни злой дух божества квартирует во мне большую часть суток, а также то, что если Вими серьезно возьмется за изучение техники игры на гитаре, он наверняка часов пять или шесть в день должен будет уделять упражнениям, излечение произойдет само собой, практически без усилий, и предотвратит различные убытки из-за потасовок. (Я имею в виду не то, что путем драки можно предотвратить убытки, совсем нет, не надо драк, просто лучше предохраниться, чем потом лечиться!) Mit Musik durchs Leben,[144]вот о чем я. В мире, как я уже упоминал, вполне достаточно несчастий, и в моем доме их точно хватает.

Письмо из Госфилда

Госфилд, Эссекс, воскресенье, 16 декабря 1962 года. Вчера я приехал сюда, в загородный дом П. под названием The Gunner’s Hut[145]— о котором подробнее позже — из Лондона, в полном здравии и без приключений. Я хотел бы, прежде чем вынести на ваш суд мои мысли и чувства относительно британской провинции, дать вам отчет о проживании в Лондоне после десятого декабря, которым, кстати, было датировано мое предыдущее письмо. Отчет этот будет кратким, потому как ничего особенного со мной за эти дни не произошло, да и сделал я не так уж много; последнее, как я могу предположить, объясняется подавляющей, с течением времени пожирающей нервные клетки тишиной в доме П., а также массой времени. (Так как П. уже со среды здесь, в Госфилде, то последние дни в его доме в Лондоне я провел практически в полном одиночестве.) Я, как мне кажется, совсем не лентяй, но моя энергия неверно направлена — так можно описать простыми словами основную проблему. Из всего, что я набормотал, наворчал себе под нос по дороге или, прогуливаясь зимой в парке, наговорил сам себе, надумал в философском и литературном плане, уже давно можно было составить и выпустить кучу брошюрок на тонкой бумаге. Мое отвращение к тому, чтобы просто сесть и писать (отвращение, которое, слава Богу, с возрастом ослабевает), объясняет, почему на бумаге не появляется ни строчки: сначала я должен всеми правдами и неправдами уговорить себя взяться за работу, доходя при этом и до откровенных угроз. Если я хочу часов в одиннадцать утра сформулировать фразу, которая, по меньшей мере, будет отличаться некоторой связностью, то мне придется сесть за стол без четверти восемь, еще до того, как день войдет в свою силу. Чем я позавчера, в пятницу, в виде исключения и ввиду исключительности даты, и занялся, чтобы со стонами, проклятьями, отливая в бутылки из-под молока, чтобы сэкономить силы и не бегать вниз-вверх по лестнице, заливая в себя кофе, пока в глазах не потемнеет и дыхание не перехватит, бешено почесывая разные части тела, написать Стихотворение, Посвященное Моему Тридцать Девятому Дню Рождения: литературную работу, отзывов о художественной ценности которой я никоим образом не хочу смягчать, но в которой, каким бы слабым, плохим и грешным человеком я ни был, нет ни слова лжи, фальши или выдумки, все с помощью Божьей, а кто посмеет утверждать обратное, того следует, скажу без обиняков, придушить на месте, все равно всем не угодишь. (Еще большим утешением мне служит то, что за это название мне не придется отчислять платежи за авторские права ни в одну из поэтических рубрик нидерландского радио — головной болью меньше.)

А что касается пресловутого Творческого Процесса, то я часто задаюсь вопросом, существуют ли на свете такие люди, которые без головокружений, без, скажем, внезапно нападающего, невыносимого зуда в основном в области макушки — словно некий Гном, живущий на потолке, проковырял дырочку в штукатурке и сыплет вниз специальный чесоточный порошок — могут писать. Ах, конечно же они существуют, эти первоклассные писатели, у которых даже малейших сомнений не возникает, каким образом изложить свои соображения в письменном виде; которым даже не приходится при этом орать, массировать кожу головы, осматривать Лобковые Волосы, есть холодную свиную ножку, выплескивать из окна стакан воды или бросать кочанчик брюссельской капусты кому-нибудь на голову, да так, чтобы счастливец не сумел установить, откуда это на него свалилось, и я уж промолчу про все остальное, здесь могут быть дети, невозможно предугадать, кому эти страницы попадутся на глаза, беда приходит нежданно-негаданно, а в нынешние времена, со скоростным применением всего, и тысячи километров расстояния — это совсем ничто, спросите Готфрида Боманса,[146]по крайней мере, если он не занят мытьем волос.