Читать книгу "Дракон из Перкалаба - Марианна Гончарова"

* * *

Мольфары и зовутся мольфарами из-за того, что у каждого из них есть мольфа. Предмет заговоренный, особый, самим мольфаром сделанный. Например, градовый нож, которым можно разводить тучи и уводить бурю в другую сторону. Или та самая громовица, которая ведьму может силы лишить. Или камешки странной формы и странного происхождения. Или корень, живой корень невиданной силы джинджер, или приворотный сахар, или фигурки из воска, или свечи, или перец. Много еще есть у мольфара таких предметов, названия которых и не знаю, и никто не знает, кроме него самого. В них верит мольфар, как в часть себя, часть своей души. В нее верит и тот, кто пришел к мольфару за помощью.

Я часто думаю сейчас, что первой Владкиной наивной и еще несознательно созданной мольфой была та самая чурочка, которую она пускала в детстве по весеннему ручью. Тот самый белый теплоход, который должен был увезти ее далеко-далеко, в прекрасную веселую страну, где растут кисло-сладкие розовые яблоки с тонкой кожурой. Мольфа юной, убедительной и сильной и несостоявшейся белой мольфарки Владки Павлинской.

Глава десятая

Хованец

Мне однажды было совсем плохо, очень невесело и ничего не хотелось. Я не спала, не ела и ничего не читала. Пришла Владка. Тогда она уже ездила к Василине чуть ли не каждую неделю, отпрашивалась правдами и неправдами и приезжала назад такая счастливая, с ворохом рисунков, набросков, отдохнувшая и уставшая. Мы все даже не могли поверить, что она ездила всего лишь в глухой кут к какой-то старухе, пусть и необычайной, пусть и симпатичной. Но разве это не скучно — мотаться туда за сотни полторы километров каждые выходные? И вот она в очередной раз примчалась оттуда. Пришла ко мне. Принесла подарок — Домовичка. То есть она звонила мне по телефону, я отказывалась говорить, отмалчивалась, а чаще всего вообще не брала трубку. Владка думала, как и чем порадовать, и за несколько дней сделала этого Домовичка.

В небольшом и уютном, из бересты, лапоточке, в длинной не по размеру рубахе из мешковины, зябко натянутой на острые колени, сидел старикашечка — косматый, с длинной седой бородой и пышными усами. Он смиренно сложил ладошку к ладошке под румяной щекой, как будто предлагал — поспи, ну-ка, давай поспи.

Все было не случайно. Спустя какое-то время, уже после того как Владка ушла совсем, я отправилась в горы, как и хотела, чтобы встретиться с Василиной, с Алайбой и спросить, обо всем спросить. И когда увидела деда Алайбу, вдруг поняла, что у моего Домовичка было его помятое морщинистое доброе лицо.

А встретилась с ним, с Алайбой, Владка ведь потом. Через несколько лет после того, как любовно сочинила для меня этот оберег, и уже когда ходила сквозь мутный густой воздух, как коленями проталкивалась через тяжелую воду. И в ней вызревало ненастье, и сердце уже бунтовало, и мутило Владку страшно, и приближалось на мягких рысьих лапах предательское неминучее, а многочисленные подруги-приятельницы продолжали по старой привычке нагружать ее регулярно всеми своими мелкими проблемами, подробно раскладывая перед Владкой, как на демонстрационных полочках, мельчайшие детали и детальки собственной жизни: свои легкие сезонные недомогания, своих мужей, своих любовников, своих родителей и сотрудников, требуя от нее подумать и посоветовать, частенько при этом перезванивая и капризно спрашивая: ну, ты придумала, что мне делать?..

Омелы. Настоящие омелы.

Есть такой странный куст, орешник дикий, что ли… Вискум албум — его по-научному называют. Омела белая.

Как-то мы с Владкой вдруг увидели на деревьях вдоль дороги огромные черные шары и еще по ошибке подумали, что какие-то странные птицы свили эти гнезда, и что бросили их, видимо, давно, и стоят эти деревья сиротливые, усохшие и недужие. И кто-то из ведающих нам растолковал, что это вовсе не птичье гнездо, а растение такое — впивается корешками прямо в самые сочные, самые густые ветки дерева, желательно почти на макушке — чтоб зелень свежая, чтобы соки молодые. И поселяется там, и начинает на нем, на этом дереве, паразитировать. Вырастает быстро в пышный шар с толстыми кожистыми мясистыми листками, с крепкими узловатыми переплетенными ветками.

Это только недавно я узнала, что омелу белую знахари и мольфары называют «ведьмино гнездо». Пользуют его знахари в лечении, но крохотными дозами и очень осторожно. Потому что, говорят они, гнездо ведьмино, омела белая, — ядовито и вроде и не растение вовсе, а что-то живое, но бездушное.

Есть в мире и люди такие — вот так же впиваются в другого человека, отбирают силы, крепнут, наливаются, молодеют, а когда ты начинаешь угасать да сохнуть от слабости, оставляют тебя и перебираются к другому человеку и опять впиваются своими крепенькими и цепкими корешками ему в душу.

Так было и с Владкой. Много омел, много ведьминых гнезд поселялось неподалеку и вонзалось в ее жизнь своими острыми щупальцами, высасывая для себя энергию, соки, радость и пользу, пользу для своих мясистых лоснящихся жирных кожистых листиков.

Вот — Авлентина, прилипчивая, всегда пасмурная и целеустремленная. Она не колеблясь влезала в чужие жизни, где ее угрюмость принимали за грусть, а ее жалобы и бесконечные просьбы о помощи за неустроенность сердечную, где привечали ее, выслушивали, подавали руку помощи и подкармливали. Так она вдруг свирепо и намертво вцепилась и в жизнь Владки. И уж потопталась там в свое удовольствие, и похозяйничала, и обгрызла, что захотела. А однажды обозлилась крепко и от злобы своей, перехлестывающей через край, да так, что в глазах ее пустых, стеклянных, бледно-зеленых, выцветших, огонь как в печке играл, взяла да и с лету бросила слово неслучайное и гневное. И счаровала Владку мою, и наврочила.

И поняли мы все это только благодаря деду Алайбе, но поздно уже было.

* * *

Если мастерить сувениры — сопилки, окарины из глины с подножья Чорногоры, разные прикрасы на шею — гарды, си́лянки, боутыци в волосы девочкам, а еще иметь всякую дробьету — мелкий скот — козу, пару овец, а то и маргу — корову, лошадь, а еще и янчарку (старую рушницу, ружье) для охоты или защиты — можно жить в горах, не следя, какой век, кто у власти, какие ходят в долине мелкие страсти «межи люды» (между людьми), а только мерить время жизни, годы свои по выпавшим снегам, дождю, зелени или золоту лесов, цветению да пению птиц на рассвете или ночью. Кроме всего прочего, дед Ива Алайба был мосяжник — делал из металла украшения на одежду, на топорища, на ремни, а также перстни, игольнички, крестики, кубки, люльки (курительные трубки), усердно вычеканивая инструментами своими редкими, еще дедовскими, узоры на них византийские.

Дед Алайба, кряжистый молчаливый старикан, в рубахе чистой, грубой, с полынным запахом, в лайбычок одетый от сырости, такой жилет из кожи овечьей, в ногавицах — штанах грубого полотна, в шляпе старой с перышком ластовицы за лентой, пришел к Василине на обыстя (во двор), во второй или третий Владкин туда приезд, пришел неспроста, а по Василининому зову — посмотреть и согласиться, что девушка необычная, зазулица ворожная (обворожительная), паняночка выкоханная чемная (учтивая и обходительная) и розумнычка понятливая, но кем-то зчарованная, то есть околдованная. Позвала Василина деда Алайбу снять с Владки тихо наговор, потому что поняла Василина, что именно Владка ей нужна была, как никто другой. И жалела она ее сильно, как свою родную донэчку, и болела за нее душа у старухи. И уже говорила Алайбе, радовалась, что есть одна дытынка, свежая и чистая, як бросты на дэрэви (как почки на дереве), и внимательная, и участливая, и разумеющая. Но уж сильно открытая. И знаки были, и сон, что собирает Владка стругы — форель из воды руками, серебристую, аж глаза режет, так рыбка сияла, только потом в ее ладонях не рыбка оказалась, а жаберина — лягушачья икра. Это верный признак был, что кто-то злонамеренно и прицельно наврочил девочку. За искренность ее, красоту, открытость и любовь к жизни, позавидовал и наврочил. Кто-то умелый, расчетливый, завистливый, злой.