Читать книгу "Если вчера война... - Олег Таругин"

На отдельной тарелочке лежали несколько кусков хлеба и два кубика прессованного рафинада. Ага, значит тот артиллерийский лейтенант – как там его, Ивакин? — вчера после ужина все-таки приходил. Наверняка это он свет и отрубил, поскольку после отбоя хотя бы дежурное освещение должно было гореть. Хотя кто их тут, в сороковом, разберет.

Спичка догорела, и задумавшийся подполковник зло зашипел, тряся обожженными пальцами. Зажег следующую и торопливо потопал к двери. Кстати, интересно, можно ли ее запереть снаружи? Вряд ли, все ж не гауптвахта, обычный военный объект. Дверь открылась простым поворотом ригельной рукоятки, бесшумно провернувшись на смазанных петлях, и необходимость тратить казенные спички отпала — в коридоре горело аварийное освещение, аж целая одна потолочная лампа, да и та, похоже, вполнакала. Подполковник оглядел коридор — пусто. Хотя чему удивляться? Напуганный Качановым по самое не могу лейтенант наверняка закрыл на этот уровень доступ, небось еще и часового у люка выставил, чтоб, значит, ни к нему сюда, ни он отсюда. Главное, чтобы с Зиновьевым конфликта не случилось: Ивакин-то, конечно, прикроется личным приказом особиста, и командир батареи ничего не сможет сделать, но вот как потом вместе служить? Не простит. Ладно, будем надеяться, капитан не обходит ежедневно все казематы, да еще и сейчас, когда и батарейному, и гарнизонному начальству определенно есть чем заняться.

Стараясь не шуметь, Крамарчук дошел до конца забивающегося тупиком коридора, без труда обнаружив на стене распределительный щит, выкрашенный темно-серой краской. Тумблеров оказалось больше, нежели ожидалось, но, поэкспериментировав с ними пару минут, он сумел включить в своем кубрике свет. Возвращаясь, проверил, осторожно открывая двери, остальные комнаты, боясь убедиться в страшном подозрении относительно отсутствующего туалета. Как выяснилось, ошибся: последняя в ряду дверь вела в небольшой, на два очка, клозет. Он же гальюн, если по флотски.

Оправившись, подполковник наскоро умылся над жестяным, непривычного вида умывальником: в кране, к его удивлению, была вода. Желтоватая от долгого стояния в трубах, идущая без особого напора, но была, а на краю корытообразного умывальника даже лежал ополовиненный кусок серого хозяйственного мыла. Насколько Крамарчук мог судить, его временное обиталище являлось чем-то вроде резервного блока для личного состава батареи, например для размещения больных или раненых красноармейцев во время боевых действий.

Покончив с гигиеническими процедурами, подполковник вернулся в кубрик, вяло поковырял ложкой остывшую слипшуюся кашу, выудив оттуда несколько кусочков мяса, съел кусок хлеба (хлеб был вкусный, наверняка сами пекли) и завершил завтрак холодным же чаем с сахаром вприкуску. Чай был так себе, а вот нарубленный кубиками рафинад, и внешне, и по вкусу ничуть не изменившийся со времен его собственной срочной службы, неожиданно доставил удовольствие, напомнив о годах нереально далекой юности. Той самой юности, что вчерашним утром вдруг то ли приблизилась, то ли, наоборот, отодвинулась еще на несколько десятилетий — сути последнего феномена Крамарчук так для себя и не уяснил.

Благополучно позабыв о вчерашнем решении бросить, Юрий закурил и в нарушение всех внутренних уставов улегся на койку. С другой стороны, что ему-то до тех уставов? В Красной Армии он вроде пока не служит, а, так сказать, гостит. «Ага, гость из будущего, — немедленно съязвил внутренний голос, — за кефиром пошел, а тут пираты... в фуражках с малиновыми околышами». Загнав куда подальше не к месту проснувшееся второе «я», подполковник задумался.

Интересно, получится сегодня у Захарова его разговор тет-а-тет с Лаврентием Павловичем? Ох, только б получилось, только бы ничего не сорвалось ни по пути, ни уже в Москве! С другой стороны, раз начштаба именно сегодня собирался в НКО, значит так случилось и в реальной истории, где он благополучно слетал и вернулся, так что за саму дорогу можно не переживать. Типа, самолет не упадет и вредители мину в салон не подложат. А вот поверит ли ему Берия? Сразу вряд ли, по крайней мере до конца — точно не поверит. Но вот что заинтересуется и поймет, что любая задержка в его собственном понимании происходящего играет сейчас против него, без вариантов.

Лаврентий Павлович вроде бы мужик деловой да хваткий, должен, ох должен с ходу въехать, что раз военачальник такого ранга, как Захаров, через голову вышестоящего командования доносит информацию до руководителя соседнего ведомства (еще и какого ведомства!), значит, и на самом деле случилось нечто совершенно из ряда вон выходящее. Поскольку рискует, и рискует сильно, — за подобное по головке не погладят. Если и вовсе оную не потеряешь, вместе с генерал-майорскими звездами и занимаемой должностью.

Да и на кое-какие исторические факты с конкретными фамилиями, что Юрий столь настойчиво доводил до начштаба, пожалуй, можно положиться: уж если и они не заинтересуют наркома до стадии срочного вылета в Одессу, значит, подполковник Крамарчук совершенно ничего в жизни не понимает и вообще недостоин и дальше коптить небо. Благо, через одиннадцать месяцев уже будет кому его, это небо, коптить. Дымом от горящих советских городов, танков и самолетов. Один раз у Люфтваффе с Вермахтом это уже оченно качественно получилось, и ему как-то совсем не хочется, что бы и сейчас тоже. Впрочем, танки с самолетами — это-то ладно, железяки, других понастроят, а вот люди, особенно гражданские. Дети, женщины, старики.

Как-то незаметно, даже и сам не заметил, как именно, мысли Крамарчука перескочили с гражданских людей вообще на его собственную семью, и подполковнику стало неожиданно до боли стыдно. О других подумал, а о своих за весь вчерашний день только вскользь, в основном применительно к моменту... Нет оно все, конечно, понятно: сначала шок, да еще какой затем немыслимое психологическое и физическое особенно в его-то возрасте, напряжение, однако все равно отчего-то стыдно. Сын, жена. Костик и Галка. А ведь он для них погиб; как, собственно, и они для него! Поскольку теперь вовсе не факт, что его Галочка вообще появится на свет — до ее пятьдесят седьмого еще о-го-го сколько времени! А про отпрыска и вовсе говорить нечего: если будущая супруга еще вполне может благополучно родиться, то уж вероятность их встречи практически нулевая. Да и сколько ж ему тогда будет лет? Даже не смешно... Глобальные изменения истории, если верить тем же фантастам, процесс сродни лавине, и судьба одного-единственного человека ровным счетом ничего не значит. Что был, что не был, накроет и унесет в никуда. Эх, сынок, сынок, и зачем ты всеми этими книжками-то увлекся? И меня, так уж выходит, на свою беду просветил. Вот не было б всех этих твоих альтернативщиков, глядишь, тихонько сошел бы себе с ума еще утром да не терзался сейчас подобными мыслями. Вот разве что... подполковник замер. Но ведь до войны еще год! И, если ему поверят, если не отправят в лагеря или не подведут под расстрельную статью, он может попросить – да хоть Самого попросить — помочь! Разыскать родителей жены, вывезти их в безопасное место... так, а ну-ка стоп! — осадил себя Крамарчук, пытаясь ухватить какую-то важную мысль. Как ни странно, получилось. Мысль выглядела примерно так: но ведь и его родители тоже в опасности! Мать сейчас живет в селе под Одессой, отец трудится на заводе, и встретятся они только в сорок седьмом, красавец-фронтовик с солидным «иконостасом» на груди и без трех пальцев на руке и двадцатилетняя вагоновожатая одесского трамвая. В пятьдесят пятом родится он, точнее, родился. Там, в другой истории.