Читать книгу "Чудо - Юрий Арабов"

– А ведь вы накрашены! – страшно сказал он, чтобы отвести от себя возможные подозрения.

– Вовсе нет! – пролепетала матушка.

– Накрашены... Вижу, что накрашены!

Бросился порывисто к своему корыту, схватил из него мокрую губку и мазанул ею по лицу Павлы. Она закричала от обиды. А он с силой прошелся губкой по ее щекам, бровям, носу.

– Чего стоите? Идите отсюда! К детям... К детям идите!

Она выскочила из комнаты, как ошпаренная.

Отец Андрей перевел дух. Посмотрел на иконы в углу и на лампадку под ними. Вытер руки о полотенце.

Тяжело дыша, встал на колени.

Закрыл глаза, попытался сосредоточиться, чтобы прочесть молитву. Но святые слова не шли на ум, и он снова поднялся на ноги.

Взял со стола карандаш и чиркнул на листе бумаги, чтобы не забыть:

«Горе вам, книжники и фарисеи...» «Нравственный закон внутри нас...»

Снова пришла мысль о постах. Настоятель подумал, что русский народ доверчив, словно ребенок. И в этой доверчивости вполне уверены его правители. Скажут народу, что Бог есть, и народ косяком пойдет в церковь. Скажут, что нет, и он так же, косяком, оттуда отвалит. Скажут, что коммунизм – конечная цель всего человечества, и все сделаются коммунистами. Скажут, что капитализм – конечная цель, и все пойдут горой за частную собственность.

Однако внутри, в гуще биологической массы, во всех этих хмельных рабочих слободах и скукоженных черных деревеньках будут происходить странные вещи. В Великий пост здесь будут делать детей и тут же ходить в церковь, отмаливая их делание. А в атеистическую эпоху зажгут втихаря лампадки. На всякий случай зажгут, назло, из удали или глупости, и никакие правители ничего с этим поделать не смогут.

Он решил разоблачить все то, что краем уха слышал о Чкаловской, потому что нужно было спасать приход, да и они, эти слухи, были по-таежному дремучи, невежественны, недостоверны...

5

– ...Сегодня мы отмечаем Прощеное воскресенье, чтобы войти в Великий пост без злобы на сердце, прося прощения перед ближними своими за обиду и боль, которую мы принесли им случайно или осознанно. Просить прощение нужно даже тогда, когда мы лично не чувствуем за собой никакой вины. Но нечувствительность эта есть ложь, потому что нет людей невиновных, все виноваты друг перед другом, перед детьми, матерями и женами. Перед природой и страной нашей... И если дело Божие – карать и спасать, то дело человеческое – прежде всего просить и желать прощения... Не до семи раз, как сказал нам Спаситель, а до семижды семи раз. И я говорю вам сегодня: простите меня, недостойного пастыря вашего, за все грехи, вольные и невольные, которые я перед вами совершил...

Отец Андрей низко поклонился пастве, дотронувшись рукой до холодного пола, до металлических плит с витиеватым узором, которые сохранились здесь с конца прошлого века.

По церкви прошел тяжелый вздох. Люди ловили каждое слово, потому что не слышали проповеди уже больше полугода.

Настоятель выпрямился. Поглядел на пришедших, инстинктивно выискивая в них Кондрашова. Но не увидел.

За окном экскаватор долбил мерзлый грунт тяжелым земснарядом на толстой цепи, и от каждого его удара стены храма заметно дрожали.

Один удар, второй, третий.

– Прощение и любовь... Вот все, чем мы можем ответить на алчность и злобу в этом падшем мире. И еще... Страстная, идущая из глубины молитва. Был такой русский святой Никита Новгородский. Стоял он однажды на вечерней молитве в своей келье. И вдруг услышал, как из чаши со святой водой кто-то зовет его: «Никита!.. Спаси меня!.. Вытащи отсюда!..» Поглядел, а там, оказывается, застрял маленький бесенок... Черный, как негр или гусеница. Плачет, вопит: «Помоги, дай руку! Тону!» А Никита ему отвечает: «И не подумаю. Славь Господа нашего Иисуса Христа и Богородицу! Тогда, может быть, и сам спасешься...» «Да как мне славить? Я же бес! Я ни одной молитвы не знаю!» «А я тебя научу, – говорит ему Никита. – Повторяй за мной: „Богородица Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с тобой...“ И начал бес повторять, потому что не было у него другого выхода. Сначала хрипло, неуверенно, потом все более крепко и звонко... И глядит Никита – выросли у беса светлые крылья, сделался он золотым, полупрозрачным и вдруг взлетел ввысь, под потолок... Описал круг по келье и вылетел в раскрытое окошко. И был это уже не бес, а ангел...

Еще один удар за окном, от которого сверху посыпалась на отца Андрея штукатурка.

– ... но не одно это хотел я вам сегодня сказать... – Настоятель потер лоб, собираясь с мыслями, чувствуя, что с последней притчей его занесло в далекую, не совсем ясную для него самого сторону. – По городу ползут упорные слухи про какое-то чудо небывалого свойства... Что некая девица окаменела и стоит уже с января, подобно жене праведного Лота, которая превратилась в соляной столп, когда оглянулась на гибнущий Содом... Кажется, философ Страбон слышал в свое время про этот столп и утверждал, что он имеет даже человеческие выделения... Но вы-то сами откуда это почерпнули? – сказал он вдруг грозно обступившим его людям. – Какой Страбон из Гречанска вам напел эту лживую песню?

Здесь отец Андрей почувствовал раздражение. Не осознав, откуда раздражение пришло, и все свалив на местного Страбона, клеветника и завиральщика, ходящего по рынку в кирзовых сапогах и распускающего повсюду прилипчивый бред, настоятель продолжил, все более возбуждаясь:

– Одной веры нам недостаточно, нам чуда подавай... Небесного знамения и отца Господа в облаках. Девицы, застывшей посередине избы с иконкой в руках... Но сейчас – не средневековье. И нам не нужны... пиротехнические эффекты. Разве мало вокруг нас незаметных, но тем не менее явных чудес? Разве сама жизнь во Вселенной не кажется самым верным чудом? Кругом нас – мириады мертвых планет, грубая неодушевленная Богом материя... И вдруг, на маленькой голубой Земле... радость материнства, полуразумные животные, красота лесов и, наконец, Микеланджело, Сергий Радонежский, Достоевский... Какого вам еще чуда? Неужели вы подобны фарисеям, что комара отцеживают, а верблюда проглатывают? И главное чудо на Земле дано каждому из вас: звездное небо над головой и нравственный закон внутри вас самих. Аминь.

Речь его, витиеватая и ученая, оглушила паству. Даже экскаватор за окном прекратил долбить неуступчивый грунт.

Люди были придавлены не самими словами, которых они не поняли, а тем, что их произнес безгласный ранее священник, запрещенный в речах и проповеди.

Чтобы скрыть собственное замешательство, отец Андрей выставил крест, и к нему начали прикладываться губами согбенные и напуганные прихожане.

Он поднял глаза... Ему показалось, что с порога храма ему помахала рукой какая-то темная фигура. Настоятель не смог в точности ее различить, так как люди уже спешили на улицу и заслонили собой незнакомца.

А, может быть, никого и не было. Просто показалось.