Читать книгу "Рыцарь для дамы с ребенком - Елена Чалова"

Он позвонил тете Рае, которая, обрадованная, что голос у племянника бодрый и хандра прошла, принялась жаловаться на давление и намекать, что ее все забыли. Ну что делать? Во вторник он поехал к ней, предварительно затарившись на рынке, — тетушка терпеть не может продукты из супермаркета. Говорит, они все ненатуральные.

В подъезде нос к носу столкнулся с Настей и ее мамой. Они поздоровались, и ребенок продолжил с того места, где доктор ее перебил:

— Ну пожалуйста, ну давай поедем покататься!

— Поздно уже, — устало сказала Лана.

— Тогда купи мороженое!

— Завтра.

— А завтра мне вообще ничего нельзя будет! — Девочка начала хлюпать носом. — Вот умру, будешь знать!

— Не говори глупостей, — спокойно отреагировала мать.

— Тебе все глупости, а мне страшно!

— Не бойся, — вмешался Марк. — Сначала сделаю укол, и ты почти ничего не почувствуешь. Будешь дремать…

Они обе взглянули на него так, словно только что обнаружили на площадке двуногого таракана. Потом отвернулись, и Настя продолжила нытье:

— Ну, тогда я хоть кино посмотрю по СТС…

— Смотря что за кино будет.

Двери открылись, и мама с дочкой вошли в лифт. Третьим поехал велосипед, доктор остался ждать своей очереди. «Что-то всем я не нравлюсь в последнее время», — задумчиво сказал он себе.

Конечно, в среду в два часа черт понес Марка в хирургическое отделение. В предоперационном боксе сидела Анастасия, как испуганный котенок, сжавшись на кушетке. Сегодня она была одета совсем просто — майка и лосины, волосы стянуты в хвост, чтобы не мешали. В углу сидел Иван, всецело погруженный в электронную игру, жалобно попискивавшую в его лапищах.

— И кто это у нас здесь? — преувеличенно бодро начал доктор. — Неужели Анастасия?

Она молча и без улыбки смотрела на него, как кролик на удава.

— Эй, дружок, скажи что-нибудь.

— Мне страшно, — сказала она.

И что он должен отвечать?

— Да? Не бойся. Тебе сделают укол, и ты ровно ничего не почувствуешь. Думай о том, какая ты будешь красавица, когда зуб вырастет.

— А если не вырастет?

— Куда же он денется?

Тут пришел анестезиолог — делать премедикацию. Губы у девочки задрожали. Черт, где носит эту мамашу?

— Ну-ка, не реви. Это всего лишь укол в попку. Зато потом ты будешь дремать и проспишь все самое неприятное. Давай-ка, как там в стихах — «я уколов не боюсь, если надо уколюсь»…

Она молча легла на кушетку, уткнувшись головой ему в колени. Марк обнял ее за плечи. Плечи дрожали. Укол, честно сказать, довольно долгий — и к концу она ревела уже в голос. Молодой человек крепко держал ее плечи, другой рукой придавив спину — дернется, будет еще больнее. Тут в открытую дверь он увидел Лану. Вернее, увидел, как по коридору, стуча высоченными каблуками, быстро идет шикарная блондинка — гладко зачесанные волосы, черные очки, яркая помада. Бордовая кожаная курточка, черные брючки в обтяжку. У порога оперблока путь ей преградила сестра:

— Куда в сапогах?

Блондинка молча скинула сапожки и поспешила дальше, на ходу снимая очки. Только тут Марк сообразил, что это Лана. Бесцеремонно отпихнула его, переложила Настину голову к себе на колени и принялась ворковать и утешать. Девочка постепенно успокоилась и минут через десять начала дремать.

Лана чуть покачивалась, баюкая дочку. Со своего стула у двери Марк иногда разбирал часть того, что она бормотала-напевала: «Моя девочка, мое солнышко… придет серенький волчок… все заиньки спят, и лисоньки спят…» Женщина, укачивающая ребенка, почему-то всегда похожа на Мадонну. Он и не заметил, когда она стерла помаду, но теперь губы ее, обретя свой естественный цвет, казались мягче, лицо светилось нежностью.

Потом пришел анестезиолог с медсестрой, и они под руки повели полусонную Настю в операционную.

Марк проводил их до порога, но дальше не пошел. Не стоит входить в одну реку дважды. Ему сегодня еще работать, нельзя, чтобы руки дрожали.

Когда он вернулся, бокс был пуст. Иван и Лана курили на лестнице. Проходя мимо, доктор уловил обрывок разговора:

— Я тебя прошу, ну опять эта чертова машина сломалась; я же не могу везти Настю на городском транспорте после операции, да и тачку ловить долго…

— Да у меня тренировка.

— Иван, ну же. Я заплачу. Сколько тебя устроит?

— Ну полтинник, я ведь с полвторого тут торчу.

— Хорошо.

— Отвезу только до дома, и все.

— Да, конечно…

Ни фига себе, полтинник. Дорогая у Насти, однако, няня — пятьдесят долларов три часа.

Он вернулся минут через тридцать — сорок. Лана сидела в боксе, Ивана видно не было. Настя еще была в операционной.

— Марк, здравствуйте. — Женщина вымученно улыбнулась доктору. — Что-то так долго… Как вы думаете, там все нормально?

— Думаю, все хорошо. Эмма Львовна — отличный специалист.

Они помолчали. Марку было ее жаль: сидела как на иголках, вздрагивая от каждого крика, доносившегося из операционных. Она удивительно напомнила Настю, которая сидела сжавшись на этом же диванчике всего какой-то час назад. Вспомнив жалкое личико девочки, он не удержался:

— И где же вы были? Наверное, важные переговоры?

Она даже не расслышала сарказма в его тоне и ответила вполне спокойно:

— Нет. По средам с двенадцати совещание у генерального. Иногда оно быстро заканчивается, а иногда может затянуться. Сегодня еще повезло.

— Да? Вы меня простите, но я вас просто не понимаю. Что, неужели нельзя отпроситься? Ведь вашему ребенку не каждый день делают пусть небольшую, но все же операцию…

Хоп. Она выпрямилась. Мадонна пропала. На мужчину смотрела решительная женщина, опасная блондинка, которую все порядком достали.

— Конечно, вы меня не понимаете. И почему-то при этом судите… Если бы мне не нужны были деньги, я бы с удовольствием сидела дома, и встречала бы Настю из школы, и все такое. Но ее папа считает алименты пережитком — да и черт с ним, зато ничем не обязана… Я работаю полный день, иногда больше, и помочь мне некому. Раньше с Настей возилась бабушка, но она умерла в начале года.

Она прижала пальцы к дрогнувшим губам, и он испугался, что женщина расплачется. Но нет, она только глубоко вздохнула и продолжала говорить; Марк даже не понял — то ли с ним, то ли просто потому, что душа переполнилась печалью.

— Знаете, мы не очень ладили. Она считала, что нельзя было уходить от мужа, что надо терпеть, лишь бы мужчина был рядом. Но я не смогла. Ну и вообще мы часто ссорились: я не так готовила, не так одевала ребенка — обычный в общем-то конфликт поколений. И так все это раздражало… А потом она умерла, и я вдруг поняла: все, я больше не дочка. Понимаете? Сначала ты чья-то дочь и даже внучка. Если повезло, то даже во взрослом возрасте можно сохранить этот кусочек детства… пока живы бабушка, или дедушка… или мама. Только они будут ворчать, и варить кашу, как ты любишь, и помнить, какой ты была в детстве. И беречь школьные дневники.