Читать книгу "Агония - Николай Леонов"

Они долго тогда молчали. Даша смотрела на Костю, она с того момента звать его про себя курносым перестала, и он ей красивым и рослым показался. Ни ростом, ни красотой Костя не мог похвастаться.

— Так за что же тебя в милицию?

— А что я мог? — Костя пожал плечами. — Кому-то надо — чем я других лучше? Начал работать — так разозлился! Обидно мне, Даша, стало. Столько хороших парней полегло, народ море крови пролил, завоевал жизнь счастливую. Так нет тебе, какие-то “кривые”, “косые”, “ширмачи”, “паханы” жить нормально не дают. Ну, думаю, передавлю, не дам им пощады! — он рассмеялся, махнул рукой. — Молодые все одинаковые: давай вперед, все ясно и понятно. Хорошие — направо, плохие — налево. Жизнь мне быстро мозги вправила. Где хорошие? Где плохие? Слово-то какое — уголовник. Приглядеться, в каждом человек прячется, в другом так далеко закопался — совсем не видно, однако есть точно, можно раскопать, обязаны. Уголовник! От какого слова произошло, думала? В угол человека загнали, он по слабости стал уголовником. Его надо из угла вывести, каждого отдельно. Человек так устроен: его боль — самая больная, обида — самая обидная.

— Хватит! — Даша отстранилась, чуть не ударила. — Много ты понимаешь! Думаешь, умный? Костя видел, ударить хочет. Не отстранился.

— Прости, обидеть не хотел.

— А мне ни к чему, — Даша прикусила губу, отвернулась. — Врешь все, слушать противно. Сам же говорил, с сопляками возишься. Ничего ты про загнанных в угол не знаешь, не придумывай.

Костя не ответил, скоро они в тот вечер расстались. Даша не звонила неделю. Костя брал банду, в перестрелке его контузило. Отлеживаясь на диване, думал о Даше. Не простая она, видно, жизнь девчонку не по шерстке гладила. И решил, что, прежде чем в прислуги устроиться, уличной была. Каким ни был Костя сознательным, однако от мысли, что Даша в прошлом — проститутка, ему стало хуже.

Врач сердился, грозил, что если Воронцов не прекратит о работе думать, то положит в больницу. Даша позвонила, и они снова встретились.

Роман молодых отметил двухмесячный юбилей, когда Мелентьев получил данные на Корнея и начал комбинацию, которая называется “Ввод сотрудника в среду”.

— Так отвечай, где ты руки целовать научился? — спросила Даша, думая о том, что оно так в жизни и ведется: начальник на свиданке, а из подчиненного сейчас Корней душу вынимает.

Глава седьмаяБудьте вы прокляты!

На третий день пребывания беглецов в гостинице произошло невероятное: исчезла хозяйка заведения — Анна Францевна Шульц. Утром, как обычно, ровно в восемь у конторки появился ее супруг. Тихий и бледный, не поднимая глаз, Шульц прошелся по пустому холлу, в две минуты девятого удивленно взглянул на часы. Еще через три минуты он подошел к четвертому номеру (супруги спали в соседних комнатах) и деликатно постучал. Никто не ответил. Он постучал решительнее и позвал:

— Анхен! Дорогая, ты встала?

Не получив ответа, он нажал на ручку — дверь оказалась не запертой. На аккуратно застеленной кровати лежал конверт, а в нем — листок с одной фразой: “Будьте вы прокляты!”

Шульц не изменился в лице, не схватился за сердце, положил конверт в карман, открыл шкаф, убедился, что отсутствуют небольшой чемодан и шкатулка с драгоценностями.

Через несколько минут на зеркальном стекле парадной двери красовалось объявление: “Гостиница закрыта на ремонт”. Швейцар Петр, расплющив о стекло нос, с минуту наблюдал за пустой улицей, потом пробежался по холлу и коридору первого этажа с мокрым веником, задержался у напевающего самовара и крикнул:

— Дарья!

Даша понесла Сынку и Хану завтрак, дверь второй день не запиралась, девушка ее толкнула подносом и вошла в номер.

— Мальчики, с добрым утром.

— Здравствуй, Паненка, — ответил стоявший на голове Сынок.

Хан выглянул из ванной, изо рта у него торчала зубная щетка; приветственно махнул рукой, хотя находившаяся в другой комнате Даша видеть его не могла.

— Степан, язык проглотил? — спросила Даша, повысив голос.

— С добрым утром, сестренка! — отозвался Хан.

— Черен ты для братца.

— Даша прошла через спальню, увернувшись от Сынка, который, продолжая стоять на голове, пытался схватить ее за руку.

Хан, намыливая лицо, взглянул в зеркало.

— Я поздоровался...

— Где Анна? — Даша схватила Хана за плечо, повернула к себе лицом.

— Анна? — Хан изобразил удивление. — Наверное, завтракает?

— Слушай, Степа, — Даша присела на край ванны, — я слышала, как ты ночью ее дверью скрипел. Анны нет в “гостинице, похоже, она ушла с концами. Где она?

— Верно, мы засиделись поздно, чай пили, — Хан пожал плечами. — Анна сказала, как обычно, до свидания.

— Врешь! Она, старая дура, в тебя, сосунка, влюбилась! Это же все видели. Думаешь, Корней не знает? Что ты ей наплел? Куда она рванула?

Хан сжал девушке руку так, что пальцы побелели. Даша зашептала:

— Ты, татарин, на мне силу не выказывай, — выдернула руку. — Еще раз тронешь, я тебя без Корнея порешу. Понял? Я тебя, ирод, спрашиваю, понял?

— Ладно, сестренка...

— В роли Джульетты — известная артистка Паненка. Ромео — Степан, кликуха — Хан, — сказал Сынок, наблюдавший за ними из-за приоткрытой двери. — Немочка сорвалась? Ай-яй-яй! Беда! — он ерничал, улыбался вроде бы, но смотрел серьезно. — Человек сошел на берег. К чему бы это? Не первая ли крыса бежала? Дали течь, идем ко дну?

— Брось, Даша, чего я Анне мог такого сказать? — спросил Хан, когда они все уселись в гостиной за стол.

— Жила, жила — и вдруг в бега кинулась? — Даша задумалась.

— Мужика она своего не любила, — ответил Хан. — А что вдруг — это со стороны так кажется. Может, копилось у нее годами, а ночью через край хлынуло? Женщина молодая, собой хороша, разве здесь для нее жизнь? Сестренка, это же тюрьма! — он постучал пальцем по столу.

Сынок молча наблюдал за сокамерником, как он порой называл Хана, и удивлялся. Скажи, разговорился молчун! Не всполошился, что немка сбегла, не горюет. А вроде сам втюрился. И не жалко ему? Может, теперь и не свидятся?

— Много ты тюрем видал. Спишь, жрешь, как барин...

— Есть и спать корове сладко, — перебил Хан. — Да не об этом речь. Ушла Анна? Откуда известно, что совсем?

— Известно, — Даша встала. — Так ты ни при чем? Понятно. Гляди, Хан... — и вышла.

Сынок отхлебнул остывшего чаю, отрезал ломоть хлеба, сделал бутерброд с колбасой, подумал, приложил сверху ломоть сыра.

— Шамовка здесь точно не тюремная, — сказал он и откусил чуть не половину.

— Чего же Анна мне-то не шепнула, что уходить задумала? — Хан тоже потянулся к еде. — Где искать теперь? Москва — город... да и осталась ли? Может, катит куда, колесики уже постукивают...