Читать книгу "Золотые века - Альберт Санчес Пиньоль"

— Всыпь ему пару раз от меня, — попросила проститутка.

Бедняга смотрел и не мог понять, как эта женщина может быть такой пьяной в девять часов утра. Она прикладывалась прямо к горлышку бутылки, румяна текли по ее щекам. Двумя пальцами Пере подобрал с каменных плит какой-то каучуковый чехольчик, полный непонятной жидкости.

— Да так, чтобы у него червяки из носа повылезли, — произнесла проститутка и откинулась на диванные подушки.

Пере был человеком воспитанным и накрыл ее одеялом.

Сколько он ни старался найти концы, никто ему не помог. Одни не хотели даже слышать об этом проходимце, а другие и сами хотели бы разузнать его адрес, чтобы покончить с ним. Надо сказать, что горожане обращались с Пере Пике, как он того заслуживал: для них этот деревенщина был рабочей лошадью с лицом, прежде времени изрытым морщинами. Цыганкам удалось заполучить с него несколько монет, хотя руки у него были грубыми, все линии их — четкими и ничего нового никто прочитать по ним не мог. Тем временем в городе начали вспыхивать беспорядки.

Только несколько месяцев спустя, когда его брат уже обрел покой на кладбище в Торре-дель-Компте (чиновники убеждали семью не открывать гроб, но Пере все-таки открыл), он понял причину своей ошибки: письмо было написано корявым почерком и там значилось не „Кардерс, 29“, а „Кордерс, 29“. То есть дом стоял в ста метрах от того места, где он был, там, где менялось название улицы.

Пере Пике всегда отличался замкнутостью и никогда больше не касался этой темы. Жители поселка считали, что все Пике были сторонниками реакции из-за их предков-карлистов, однако взгляды Пере, безусловно, сложились в результате его поездки в Барселону. Там он наслушался пролетарской речи, многоэтажных ругательств, неуважительных выражений. Авангардизм, синдикализм, социализм, коммунизм. Одни только „измы“, „измы“ и „измы“. От них все беды. Пере был интуитивным консерватором и не считал все несчастья нашего мира причиной появления этих „измов“, он думал, что все беды являются их следствием. Никуда больше с хутора он не пойдет. Здесь его земля, его скот, его жена. И лес его тоже здесь. Самый обычный лес, если только можно назвать этим словом этот соснячок. Всего сосен было тридцать одна, не говоря о подлеске. Он их подсчитал, пока работал в поле, окружавшем лесок. Сосны — из тех деревьев, что растут очень быстро, здесь сотни лет их никто не трогал, и они стали высокими, как кипарисы. Правда, упавшие деревья тоже никто не убирал веками. Цвет пшеничного поля менялся каждый раз с приходом нового времени года, а лес стоял посередине нивы — плотная стена деревьев. Как бы то ни было, Пере уже начал понимать, почему нельзя было ходить в лес.

Днем лес был как лес, и ночью — тоже, но в полнолуние он преображался. Странности начинались ближе к вечеру, когда алые кучевые облака Матарраньи становились лиловыми. В самом сердце леса тоже образовывалось прозрачное, бесцветное облако. Его границы отмечал странный свет, подобный тому, который исходит от падающих звезд, когда они пересекают ночной небосвод. Пере понял, что его предки свели лес ровно до той границы, где начиналось проклятое место.

Однажды он не выдержал, поднялся из-за стола, не закончив ужинать, и, не сказав ни слова Адорасьо, пошел в лес. Там он запустил руку в светящийся воздух. Ему показалось, что его пальцы кто-то пощекотал — ощущение было скорее приятным, но каким-то зловещим; а вокруг кисти, погружавшейся в странное облако, как ему показалось, загудели тучи маленьких пчелок: дзз-дзз-дзз.

— Ты сама слышала, как говорил мой отец, а он был человеком очень разумным: делай все, что тебе будет угодно на хуторе, потому как ты — моя дочь, но в лес ни за что не ходи, дочка. Не ходят туда — и весь тебе сказ, — произнес он, вернувшись за стол.

■

Никогда Пере не мог себе представить, что „измы“ окажутся у самых ворот его хутора. Восемнадцатого или девятнадцатого апреля до него дошли новости о том, что король бежал и была провозглашена республика — и в Барселоне, и в Мадриде. Жизнь изменилась, хотя и не слишком сильно. Раньше жители Торре-дель-Компте по утрам шли в церковь, а потом в бар. Теперь все было по-другому. Одни шли в бар, а другие в церковь, и если ты шел в церковь, то путь в бар был тебе заказан. Священник, гражданские гвардейцы и чета Пике собирались вместе и вели беседы в гостях у столяра, который был трезвенником и любителем астрономии и никогда раньше не заглядывал ни в бар, ни в церковь. Гвардейцы просили у священника, чтобы он им разрешил, по крайней мере, пить церковное вино после службы:

— Черт возьми, падре, сделайте нам послабление.

— Коли жажда доймет, даже ABC[20]в ход пойдет.

Когда жители поселка предложили Пере Пике стать членом профсоюза анархистов, на его лице не отразилось никаких чувств. Это было не более чем предложение, но он воспринял его как оскорбление.

— Дерьмо, — таков был его ответ, после которого он сразу подхлестнул лошадь вожжами.

Несколько лет тянулось какое-то неприятное затишье, и на протяжении этого времени из Барселоны и Мадрида то и дело приходили тревожные новости, которые, к счастью, оставались лишь новостями издалека, и только. Как-то раз в июне Пере получил письмо от своего брата-офицера, чей полк расквартировался в Мурсии. Письмо показалось бы ему самым обычным посланием, если бы не загадочная фраза в самом его конце: „Ты скоро узнаешь из газет, что страна возвращается в лоно традиций, и об этом же тебе возвестят горны“.

Брат-военный оказался прав. Страна в очередной раз вернулась к доброй традиции осчастливливать каждое новое поколение гражданской войной. Он не знал только, что первое действие этой драмы будет стоить жизни и ему, и его брату-священнику. Двадцать первого или двадцать второго июля в поселке раздались первые выстрелы. Пере и Адорасьо из окна своего дома увидели огромный костер на главной площади. Это красные профсоюзники (то есть все жители поселка, за исключением гражданских гвардейцев, священника и нескольких состоятельных лиц) вытащили из церкви все священные предметы и сожгли их. Той ночью луна заливала окрестности своим светом, и языки пламени вырисовывались на горизонте.

— Господи Боже! Только бы меня не поймали, — сказал Пере Пике, — надо бы мне схорониться где-нибудь до прихода войск.

— А что, коли они перевернут все вверх дном да найдут тебя до этого? — спросила Адорасьо.

Муж ей ничего не ответил. Человеком он был немногословным и, чем больше думал, тем меньше болтал.

На следующее утро дым над площадью еще клубился. К этому часу жители поселка решили сменить название Торре-дель-Компте, которое явно отдавало пережитками феодализма, на Торре-Льюре[21]. Казарма гражданских гвардейцев превратилась в публичную библиотеку, а церковь пока никак использовать не стали. Пере Пике сам, не прося помощи у жены, целый день собирал вещи в мешок, а его супруга молча наблюдала за ним. Потом он обулся, завязал тесемки матерчатых сандалий на щиколотках и сказал: — Спрячусь-ка я в лесочке. Тебя-то они ни вот столечко не тронут, — пообещал он, сложив три пальца щепоткой.