Читать книгу "Песий остров - Кристиан Мерк"

Все экраны на секунду гаснут, затем снова загораются. Несколько перехватчиков восклицают: «Вот черт!» и «Ни фига себе!» Антенны на крыше скрипят от ветра. Шторм требует к себе внимания. Но Гектор его тоже не замечает. Он напал на след.

Не прячься от меня, шепчет он стеснительному парню на экране. Я твой друг.

Мы скоро увидимся.

Мореплаватель

Плот пропускает воду.

Даже в темноте Якоб понимает, что это не просто растревоженная фантазия подсовывает ему новый страх. Он слышит тихий булькающий звук. Откуда-то просачивается вода, а значит, он не спасен, его гибель всего лишь отсрочена. Он хватает ведро, привязанное веревкой в углу, и собирается вычерпывать воду. Но медлит. Его ноги скользят по мягкому мокрому полу. Стоит ли расстегивать купол? — думает он, пытаясь представить, сколько воды может захлестнуть внутрь, если он попробует. Невидимые и по-прежнему кровожадные волны яростно швыряют плот из стороны в сторону, но он остается на плаву. Якоб садится обратно в соленую воду, доходящую теперь до пояса. Его тело не успевает ее согреть. Я всегда мечтал о приключениях, думает он и вызывает в памяти свою любимую карту. Бесконечный горизонт. Он закрывает глаза и вспоминает, как впервые влюбился.

* * *

— Ты идешь? — кричал ему снизу брат, ждущий в компании пары друзей. Они еще были совсем дети. — Игра через полчаса начнется, а нам еще надо зайти за Джимми и этой, как ее.

Дальше они переговаривались шепотом, и Якоб понимал, что его позвали с собой из вежливости. Характерное бормотание, означающее, что они потом будут обсуждать его за спиной. Ботанов никто не любит, даже братья.

— Я вас догоню, — ответил Якоб как можно более жизнерадостным голосом, отлично понимая, что не поедет с двумя пересадками на бейсбольный матч, который все равно не высидит до конца. У него отличный повод остаться дома. Он копил деньги целых пять месяцев, чтобы самому выбрать ее, и продавец, который заворачивал покупку, улыбнулся, одобряя его вкус.

На карте, которая теперь лежала перед ним, была потрясающе красивая береговая линия. Кремово-белая, с зазубринами, она врезалась в бирюзовые воды.

Отец часто поговаривал о путешествии туда, поэтому тринадцатилетний Якоб наконец сел на поезд линии F, доехал до лавки картографа и решил увидеть ее своими глазами. Продавец поначалу был неприветлив, но быстро подобрел к пацану, который неустанно задавал вопросы.

— Не надо мне Антигуа, — повторял Якоб, заглядывая в блокнот, чтобы убедиться, что ничего не перепутал. — Мне нужна Ан-ги-лья. Так сказал мой папа.

Брезгливая гримаса старика превратилась в удивленную улыбку, и он протянул мальчишке карту 1899 года с изображением места, которое сам нипочем не нашел бы на глобусе. Другие покупатели поворачивались на звук высокого детского голоса, уверенного не по годам. Мальчишка был одержим чем-то сильнее простого любопытства. Дотошный покупатель картографа прятал за стеклами очков настоящую мечту и не нуждался в снисхождении взрослых.

— Ты уж прости, юноша, — уважительно кивнул продавец. — Я иногда их путаю, названия-то похожи.

Он улыбнулся почти с гордостью, глядя, как мальчик выходит из лавки и направляется к станции метро, крепко вцепившись в свое приобретение. Такая увлеченность, думал он, обычно приходит гораздо позже в жизни. Любопытно, почему она пробудилась в нем так рано.

Всю дорогу домой Якоб удерживался от того, чтобы посмотреть на свое новое сокровище. Он боялся его помять или что кто-нибудь случайно толкнет его и прольет на карту кофе. Нет, пусть останется нетронутой. Совсем как обещал отец про настоящую Ангилью, лежащую где-то в несовершенном мире несдержанных обещаний.

— Как только подрастешь, — в очередной раз клялся Король хрома, размахивая надкусанным пончиком как скипетром, — все пляжи, закаты и теплые бризы Ангильи будут нашими. Точно говорю. Вот увидишь.

Карта Ангильи висела в комнате Якоба, пока он не повзрослел и не съехал от родителей. Манни однажды спрятал ее под кроватью, и Якоб так избил его, что пришлось наложить швы. Это было первое, что он прикрепил на стену, когда они с Лорой переехали в новый дом. Она понимала, что его любовь к нарисованным пескам и мелководьям — не про тонкую работу картографа и декоративные элементы. Но она никогда с ним об этом не говорила. У любви много лиц, и одно из них — проницательность.

* * *

Красная лампочка на куполе становится тусклой.

Батарейка садится. А до рассвета, должно быть, еще далеко. Якоб чувствует, как сердце его на мгновение замирает. Он добирается до ведра, распухшими пальцами расстегивает купол и начинает вычерпывать воду. Темноту вспарывают вспышки молнии, бьющей в воду со звуком, с каким раскаленный утюг касается человеческой кожи. Якоб сдается, чувствуя, как подступает тошнота, застегивает купол и мечется по резиновому полу. Его ноги уже по колено в воде, и он чувствует босыми ногами пузырьки воздуха. Так мало времени, думает он. И для отца, и для Лоры. И теперь мое тоже истекает.

Якоб находит что-то, похожее на аптечку первой помощи, но если открыть ее в темноте, можно повредить содержимое. Он пытается еще раз вызвать в памяти карту и чувство, которое он испытал, впервые увидев остров своей мечты. Но воспоминание теряется за вспышками молний и не приходит на помощь.

— Зачем ты спасла меня? — недоумевает он, вспоминая лицо девушки, которую разъяренный голос назвал Вилли. Ее блестящие черные глаза затмевают его память о прошлом. — Я же знаю, ты собиралась меня убить. Что заставило тебя передумать?

В ответ слышен только шум моря — оно высасывает его надежды через днище вместе с воздухом. Никогда тебе этого не узнать, шипят пузырьки без всякого сожаления, потому что мы заберем тебя. Туда, где обрел покой твой отец.

Якоб забирается в угол, стараясь держаться как можно выше. Он цепляется веревкой за самую высокую точку и вдруг чувствует, что его одолевает сон. Нет. Дождись, дождись рассвета.

Я выживу, хочет он сказать воде, которая продолжает смеяться над ним, поднимаясь уже до пупка. Ты не утопишь меня, не посмеешь.

Потому что меня освободил ангел смерти.

Вилли

До этого дня Вилли редко задумывалась о доброте и самопожертвовании. Они казались ей абстракциями, незнакомыми чувствами, которым нельзя доверять. За четыре года на «Гдыне» ее жизнь превратилась в монотонную рутину, не оставляющую места для рефлексии. На борту судна, перевозящего ценный человеческий груз, царило негласное правило: держи язык за зубами и никогда не сомневайся в том, что делаешь.

С самого первого дня на борту она знала, как держать себя с Андерсом и Питом, которые быстро зауважали ее за безжалостность, особенно потому, что ее хрупкая фигурка не давала ни малейшего повода заподозрить железный характер.

Она убивала. Как иначе может двадцатилетняя девушка заставить более жестоких людей уважать себя, чтобы не стать их жертвой?