Читать книгу "Живые люди - Яна Вагнер"

– Только в доме не надо курить, – неприязненно проговорила Ира, – здесь же дети.

В этот миг мне было наплевать – и на неё, и на детей, которыми она вечно прикрывалась, и на то, что подумают обо мне эти пришлые мужики, которые, без сомнения, поделились с нами тем, что вовсе им не принадлежало, что досталось им только благодаря их безрассудному и рискованному вторжению в два уже захваченных смертью дома на том берегу озера, – я позволила первому глотку горьковатого дыма наполнить лёгкие и зажмурилась. Кто бы мог подумать, что мне так сильно не хватало именно этого – не горячей ванны, не разнообразной еды и даже не одиночества, которое казалось иногда настолько необходимым, что я выбегала на улицу и торчала там, на морозе – сколько могла выдержать, лишь бы не видеть этих лиц и не слышать этих голосов. Кто бы мог подумать, что примирить меня со всем этим – хотя бы на время – может одна крошечная сигарета.

Следом за мной закурили и мужчины – не обращая внимания на Ирины яростные протесты, и душная наша комната быстро наполнилась голубоватым дымом.

– Чаю-то нальёте в этот раз? – спросил Анчутка и подмигнул мне. Он снова по-хозяйски уселся на кровать; черт, подумала я, как же мне не хочется сейчас вставать, бросать драгоценную сигарету, докуренную всего до половины, только вот и сигареты, и чай принес нам именно этот большой непонятный человек, сидящий сейчас на нашей с Сережей кровати с выжидательной улыбкой, и, глядя прямо в эту улыбку, я сказала себе: ты сейчас встанешь, как миленькая, и заваришь ему чай в той большой кружке, которую так любил доктор, и если он попросит еще одну – заваришь ещё и будешь ему улыбаться, несмотря на то, что он тебе не нравится, как не нравятся и оба его молчаливых спутника, и ты предпочла бы – вы все предпочли бы, – чтобы они, эти трое, разом провалились пропадом, оставив на том берегу нетронутые сокровища, без которых вы не доживете до весны.

– Чаю, – откликнулась Ира прежде, чем я успела подняться с места, – конечно, сейчас.

– Мы чего пришли-то, – начал Анчутка, когда железная докторова кружка уже дымилась перед ним. Широко расставив локти на шатком, жалобно кренящемся столе, он обхватил ее толстыми, покрасневшими от мороза пальцами, но пить не стал, как будто она нужна была только как источник тепла. – Я смотрю, вы по рыбе большие мастера?

– Да ладно, мастера, – буркнул папа, – полведра в день от силы вытаскиваем…

Анчутка прервал его на полуслове, нетерпеливо махнув рукой:

– Всё получше, чем мы, – сказал он. – Мы нашли там до черта всяких приблуд рыболовных, но я последний раз рыбачил, когда мне лет десять было, не люблю я это дело и не умею – но рыба сейчас нужна, жрать-то нечего.

В этом месте папа сморщился, как от зубной боли, а Лёня шумно выдохнул, сейчас, подумала я, сейчас один из них скажет что-нибудь о припасах на сорок человек, и эта дружелюбная беседа разом превратится во что-то совсем другое, но в комнате по-прежнему было тихо, и Анчутка, как будто и не заметивший этой пантомимы, спокойно повторил:

– Жрать-то нечего, так что вы возьмите нашего молодого в обучение – пускай он с вами пару раз на озеро прогуляется и посмотрит, что вы там с сетями делаете.

– Не вопрос, – быстро сказал Серёжа, словно боясь, что кто-нибудь – папа или Лёня – всё-таки ляпнет что-нибудь лишнее. – Мы сегодня на озеро пойдем, сети ставить. Пусть идет с нами. Только одно условие.

– Условие? – переспросил Анчутка, прищурившись. – Ну, говори своё условие.

– Сети у нас всего две. У вас на берегу их должно быть штук шесть, не меньше, – я видел, – так много вам не нужно, а нам позарез, – сказал Сережа. – Отдайте нам половину – и я научу вашего молодого ловить подо льдом.

Он сказал «у вас на берегу», думала я, разглядывая их, сидящих над нетронутым чаем друг напротив друга за колченогим столом, – он сказал «у вас», а значит, мы больше не оспариваем это – всё, оставшееся от наших умерших соседей, теперь принадлежит этим троим. Лёня будет очень недоволен, сказала я себе и почему-то улыбнулась – не понимая даже, чему я, собственно, радуюсь, – а Серёжин собеседник неожиданно засмеялся и протянул через стол свою широкую обветренную ладонь, отняв ее от кружки.

– По рукам, – сказал он. – Будут тебе твои сети.

Чаю они так и не выпили – ни Анчутка, ни Сережа, – хотя Ира поставила чашку и перед ним тоже. Размокшие пакетики с желтыми картонными хвостиками бессмысленно раскисали в остывающей воде, а они всё сидели друг напротив друга, прикуривая одну сигарету за другой, и обсуждали рыбу, которой в проклятом озере должно быть полно, а на самом деле до неё почти невозможно добраться; уток, которые прилетят только в апреле, и чёрт их знает, когда именно – в начале или в конце; ягоду, которая наверняка должна быть здесь, под снегом, не всю же ее выбрали в этой глуши, – только как ее искать под метровой, могучей белоснежной толщей, не копать же где попало; они говорили о том, что хорошо бы попробовать взять лося, или кабана – двести, а то и триста килограммов свежего, настоящего мяса, никакой холодильник не нужен, – вынести на улицу, и через пару часов всё замёрзнет в камень, храни хоть до весны.

Ты доволен, думала я, глядя на Сережу, который словно проснулся во время этого долгого оживленного разговора. Вот теперь ты доволен; все эти четыре бесконечных, унылых месяца ты пытался разговаривать с нами о том же самом – и никто из нас, включая папу, превратившегося после страшного приступа на безлюдной зимней дороге в собственную тень, и Семеныча с его несчитаными, но подразумевавшимися запасами консервов, не говоря уже о Лёне с Андреем, способных разве что день за днем вяло таскаться за тобой на озеро выбирать жалкий ежедневный улов, – никто не готов был поддержать тебя в том, что здесь, в лесу, прямо под нашими ногами должно быть что-то еще, кроме пятнадцати тощих рыбин в день, – просто надо попробовать это добыть. Мы все сдались – сразу, как только закончились макароны и зубная паста, и всё это время на самом деле мы просто готовились умереть, и единственным человеком, с которым ты можешь, наконец, поговорить о том, как нам дотянуть до тепла, оказался этот чужой, посторонний мужик, который слушает тебя живо и внимательно – настолько, что, кажется, будь у него с собой бумага и карандаш, он делал бы пометки.

Мы, остальные, не заслужившие ни чая, ни места в этом разговоре, оказались просто безмолвными зрителями – все, кроме мальчика, которому спустя каких-нибудь десять минут надоело молчать и слушать. Он подошёл поближе и немного постоял возле стола, заглядывая Серёже в лицо.

– Па-па, – раздельно и требовательно сказал он голосом своей матери.

Она всегда говорила именно так – раздельно и требовательно: ей нужно было принести воды, потому что мальчика пора искупать, или еще раз – в который уже? – проверить окно в той, второй комнате, где они спали, и даже если окно оказывалось в порядке, должна быть где-то щель, надо посмотреть как следует и найти ее, потому что из нее дует, особенно ночью, – мальчик простудится; и Серёжа немедленно вскакивал, отставляя в сторону тарелку с жидкой ухой, откладывая сеть, которую пытался починить, – с какой-то неприятной, виноватой поспешностью, словно этому требовательному голосу ни в коем случае нельзя было отказать.