Читать книгу "Тролли в городе - Елена Хаецкая"

– И когда родную школу бранят – не люблю.

Он кивнул:

– И когда рассказывают, как угнетала учительница математики.

– И когда говорят, что все мужики козлы.

– Кстати, – сказал он, – а вам нравятся козлы? У них глаза как у кошек.

Я совершенно перестала следить за своими чувствами, не говоря уж о словах, и потому ответила правду – точнее, то, что было для меня правдой в те годы, когда я была девочкой и у меня еще оставалось время для таких бесцельных прогулок:

– Мне нравится, что у коз – то есть у женщин-козлов – тоже есть бороды. Это определенно сближает их с народом гномов.

Он шевельнул бровью. Брови у него широкие и светлые, выделяются на красноватой от загара коже.

– Я не успеваю угнаться за вашей мыслью, Татьяна, – признался он.

– Гномки тоже бородатые, – объяснила я.

– Вы убеждены?

– Однозначно. Полагаю, я их видела.

– Познакомьте как-нибудь меня с гномкой, – попросил он. – Меня весьма интересуют бороды. А из бородатых знакомых у меня только замначальника, один старый папин приятель да еще соседка с верхнего этажа, которая вечно бросает незатушенные окурки в форточку. Однажды такой окурок угодил в лысину проходившему под окном пешеходу, и тот захотел подать в суд на соседку, но когда увидел ее бороду, то испугался и обратился в позорное бегство.

Я посмеялась, а потом сказала:

– Вы все придумали.

– Так как же гномки? – настаивал он, пропустив мое замечание мимо ушей.

– У нас в институте благородных девиц обучалась одна.

– Подробнее! – потребовал он.

– Она умела открывать бутылки зубами, а когда глубоко задумывалась, начинала стучать головой о стену. Машинально.

– Здорово. Познакомите?

– Ни за что, – отрезала я. – Вы увлечетесь ею и бросите меня.

Он сжал мою ладонь чуть сильнее.

– Нет, Татьяна, это вы меня бросите.

Я удивилась. Я удивилась так сильно, что остановилась.

Рядом с нами оказалась одна из тех бесстрашных крохотных городских клумб, что держатся на земле исключительно собственным мужеством – тем самым зеленым мужеством, которое совсем недавно так смутило меня в чертополохе. Между плешью асфальта и чумазым сборищем сорняков были вбиты в землю пять колышков и натянута нитка. А в этом эфемерном загончике росли чахленькие, как диккенсовские девочки, цветы на тонких стебельках.

– Почему это я брошу вас, Эдуард? И… – спохватилась я вдруг, – разве у нас такие отношения, чтобы кто-то кого-то бросал?

Я поняла, что жгуче, просто по-перечному краснею.

Он сказал просто:

– Женщины всегда меня бросают. Никто не остается навсегда рядом со своей первой любовью. Первая любовь на то и первая, что она эфемерна. Она призвана пробудить чувства, но не в силах удержать их.

– А вы всегда становитесь чьей-то первой любовью?

Он поцеловал меня в лоб.

– Это не тема для обсуждения.

Он:

Татьяна оказалась первой из всех, кто не провел со мной ночь после нескольких часов общения. Я проводил ее до дому и даже подождал внизу, пока не загорится свет в ее окне – она заранее показала мне свои окна на пятом этаже. Когда вспыхнул ласковый желтый огонек и шевельнулась занавеска, меня как будто толкнуло в грудь сильной и теплой ладонью.

Я подумал о том, как она снимает свою узкую юбку и бросает на спинку кресла пиджачок, как расстегивает аккуратную блузку и после долгого дня наконец-то влезает в разношенную футболку с дурацкой картинкой на груди, какой-нибудь кошечкой или покемоном. Как включает телевизор, приглушив звук, и шлепает на кухню, так и не обувшись.

Сотни, тысячи раз она возвращалась домой и проделывала все это, и никто не смотрел снизу вверх на ее окно, не думал о ее наготе с целомудренным юношеским вожделением, не представлял себе, как она жарит на сковородке какой-нибудь полуфабрикат из холодильника и, босая, приплясывает вокруг плиты от нетерпения.

Я был уверен в том, что у нее нет микроволновой печи. Женщины, готовящие в микроволновках, обычно большие чистоплюйки, а Татьяна ела мороженое с бесстрашием девочки, которая никогда не боится заляпать одежду.

Вдруг в полупрозрачном ночном воздухе появился бумажный самолетик. Он то кружил возле окон, опускаясь все ниже, то зарывался носом и начинал падать. Наконец он рухнул в лужу, но тотчас вслед за ним вылетели второй, третий… Скоро весь двор был покрыт самолетиками. Они были похожи на птиц, усевшихся передохнуть во время перелета на юг.

Я наклонился и поднял один. Осторожно развернул. На оборотной стороне листа, из которого он был сделан, оказались отпечатанные типографским способом какие-то сметы, счета и графики поставок. Прекрасное окончание жизни для документа, почему-либо составленного с ошибкой. Если где-то и существует особый рай для бумаг, то эти бюрократические неудачники, несомненно, угодили именно туда. Им просто дико повезло.

Она:

Конечно, это была глупая идея – забросать весь двор бумажными самолетиками, но я ничего не могла с собой поделать. То, что происходило в тот вечер со мной, было настолько больше меня – меня как личности, как Татьяны Ивановны Такой-то, – что я ощущала непреодолимую потребность в саморасширении. Мне просто необходимо было расшириться на целый двор, на целую вселенную. Чтобы везде наличествовали какие-нибудь фрагменты Великой Меня.

Эдуард был, конечно, прав: никогда прежде я не чувствовала ничего подобного. Первая любовь! Ха!

Я поела и немного успокоилась. Радость перестала хлестать фонтанами, она наконец угомонилась и улеглась, свернувшись в клубок. Ее присутствие согревало и щекотало. Я вспомнила вдруг, что нечто подобное происходило в детстве, перед Новым годом и днем рождения. После четырнадцати эта радость внезапно меня предала. Она просто не пришла. День, которого я ожидала целый год, приближался, а щекотания в груди не наступало. Свое четырнадцатилетие я проплакала, начав с утра, а в пятнадцать уже твердо знала: предательство неизбежно, плачь не плачь. С шестнадцати я не отмечаю дней рождения, а с двадцати – и Новых годов.

Все, что я испытывала теперь в эти праздничные для всех дни, было тихим злорадством.

И вдруг то, что бросило меня так подло и внезапно, вернулось. Я ухватилась за это чувство с жадностью, как за друга после долгой-предолгой разлуки. Засыпая, я думала блаженно: «Завтра…»

А что, собственно, завтра?

При пробуждении я открыла глаза, все еще погруженная в радость, а потом пошевелилась в постели, и наступил новый день. Самый обычный. Зубная щетка и все такое. И человек с невероятным именем Эдуард и родимым пятном в форме поцелуя на щеке исчез из моей жизни.