Читать книгу "Афинский яд - Маргарет Дуди"

Комната наполнилась счастливым смехом: это предложение пришлось по душе многим гостям Трифены. Двое мужчин закружились в хмельном танце под аккомпанемент лиры и звонких кротал.

— Пусть все будет, как полагается, — распорядилась Фрина. — Давайте, все вместе! Принести факелы!

Все до одного выстроились в длинную шеренгу, неровную и раскачивающуюся, нежно запели, а потом вдруг завыли свирели, кроталы загрохотали, сидящие на маленьких пальчиках цимбалы оглушительно залязгали, взревели флейты. Позади замелькали факелы, и мы двинулись вперед, танцуя на ходу, переполненные радостью, словно звезды, кружащие в небе вокруг земли.

И вот эта вереница танцующих гуляк, эта шумная толпа во главе с Фриной хмельным комосом прошла через весь дом, на верхние этажи и снова вниз. Маленький мальчик рядом с Фриной играл на псалтерионе, кроталы и цимбалы грохотали, флейтистки, оказавшиеся в самом сердце толпы, из всех сил дули в свои флейты, пытаясь вдохновить нас на подвиги. Все мы словно обезумели. Лишь много позже нам пришло в голову, что любоваться, как чудесно Фрина изображает историю Деметры и принимать последовавшее за этим предложение, возможно, было не слишком осмотрительно.

VII

Рынок рабов

Следующий день был далеко не таким приятным. Я говорю «день», ибо попросту не застал утра. Еле-еле добравшись домой на рассвете, я отправился прямиком в постель. Я спал беспокойно, то и дело просыпаясь от кошмаров, но встал, только когда солнце уже близилось к зениту. Не будь раны, я бы легче перенес ночную попойку. Впрочем, кто знает? Ведь никогда прежде мне не доводилось участвовать в столь потрясающем, бурном веселье. А вот для богатых и красивых молодых людей, вроде Алкивиада (ныне покойного) или Эвбула, это было привычным делом, понял я. Подобные мысли льстили самолюбию, и насладиться ими сполна мешали только сильнейшая головная боль и тошнота.

Я встал, вымыл голову и напился холодной воды. Совершенно не желая видеть мать или Феодора, я тщательно оделся и пошел, вернее, побрел на Агору, где первым делом утолил вновь разыгравшуюся жажду ледяной водой из фонтана. На земле, скорчившись возле переносных печей, сидели торговцы хлебом; старухи готовили овсяную похлебку, пекли безвкусные лепешки и, привлекая покупателей, пронзительно вопили: «Ситион!» Проходя мимо, я почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота и быстро нашел укромный угол, в котором можно было незаметно вырвать. Кожа чесалась и горела, глаза отказывались смотреть. Но у меня есть важное дело, напомнил себе я. Нужно искать нового раба. В кожаном мешочке на груди побрякивали гиметтские монеты (количество которых уменьшила ночь, проведенная у Трифены), и, бродя по площади, я сжимал свой драгоценный запас серебра в руке.

Отчаянно пытаясь найти работу для глаз и мыслей, путающихся и вялых, словно больные ягнята, я твердил себе, что надо пойти на торги и посмотреть, не подвернется ли там кто-нибудь подходящий. Торги, к счастью, были в самом разгаре. Продавалось кое-какое имущество из дома Эпихара, первого мужа Гермии. Странно, что теперь, после смерти ее второго супруга, все это не отменили. Но обвинение Гермии в страшном убийстве лишь придавало действу дополнительный интерес.

— Да, Гиперид, не ожидал встретить тебя среди зевак! — воскликнул кто-то из присутствующих при виде рослого гражданина, который широкими уверенными шагами приблизился к толпе.

— Нет? Я-то удивлен, что зевак так мало, — отозвался Гиперид. — Афиняне, словно вороны, всегда кружат над убитыми. Жаждут зрелищ и рассказов о чужих несчастьях. Нам, защитникам, приходится удовлетворять их аппетиты, а не то сами пропадем.

Гиперид, знаменитый защитник и оратор, уже разменял седьмой десяток, но был самоуверен не по возрасту. Я недолюбливал этого человека, помня, как минувшим летом он обошелся с Аристотелем. Гиперид заявил, что памятник, который философ воздвиг своей усопшей супруге Пифии, не может оставаться в Афинах. Этого пожилому политику оказалось мало, и он сделал все, чтобы показать Аристотелю, что тот не больше чем метек, обычный чужеземец. Но многие любили Гиперида, одинаково приветливого со всеми, включая сторонников Александра. Мой будущий тесть назвал его Кувшинным Рылом — это прозвище давно и не без оснований приклеилось к престарелому оратору, у которого было вытянутое лицо с необыкновенно длинными ушами, торчащими, словно ручки высокой старинной амфоры. Но даже если злые языки не врали, женщин наружность Гиперида никогда не смущала.

Гиперид задержался на торгах лишь ненадолго, но был прав, объясняя интерес афинян к имуществу Эпихара скандалом с Гермией. Некоторые просто остановились позлословить и поглазеть, хотя лучшие вещи Эпихара, например, прекрасная мебель, нынче не продавались — по крайней мере, явно не здесь. На эти торги выставили ничем не примечательные предметы домашнего обихода, а именно:

несколько ночных горшков и чаш, глиняных и неглазурованных корзины из ивняка

потрескавшуюся переносную печь

набор столовой посуды, видавшей виды и щербатой

сито, массивную ступку и пестик

две жаровни, кочергу и стилос

потускневший бронзовый кубок с явными вмятинами

Умный человек ни за что не стал бы глазеть на такую ерунду, совершенно ему не нужную. Но аукционист не был лишен остроумия, и потом, наблюдая за тем, как чьи-то старые вещи одна за другой идут с молотка, я получал некое тупое удовольствие.

— И кому может понадобиться такой хлам? — задал риторический вопрос мой сосед. Я решил, что он обращается ко мне, но ему ответил какой-то мужчина, рослый и крупный, в алом шерстяном плаще.

— Это не лучший товар, но, в конце концов, дойдет дело и до чего-нибудь стоящего. Меня вот не интересует домашняя утварь. Ничуть, — и он сурово нахмурился, что было совсем не трудно для человека с таким широким и низким лбом.

— Конечно, нет, — заметил стоящий чуть поодаль зевака, — ведь ты всю жизнь сидишь в долгах, с потухшим очагом.

— Перестань, — приструнил шутника его друг. — Ты ведь знаешь Аристогейтона — это пес, который вечно на кого-нибудь лает. Рыщет по рыночной площади, словно змея по грядке с овощами, в надежде, что удастся пошипеть.

Он ушел, а его друг остался и, объединив усилия с мужчиной, задавшим риторический вопрос, попытался разговорить человека в коротком алом плаще.

— Зачем же ты пришел, Аристогейтон?

— Хотел убедиться, что торги проходят, как положено. Бедняга Эпихар! Хоть я и не одобряю его политических взглядов, как человека мне его жаль. Мог ли он знать, что эта неблагодарная кошелка, его жена, так быстро выскочит замуж за другого? И уж тем более несчастный первый муж не подозревал, что его супруга окажется убивицей. Если только она и его не отправила на берега Стикса.

— Что за нелепая мысль! Я ни разу не слышал, что в кончине Эпихара было хоть что-то подозрительное.

— Зато в кончине Ортобула «подозрительного» хоть отбавляй. — Аристогейтон желчно рассмеялся. — Ну, хоть выручка с этих торгов достанется Критону. Злобная мачеха пыталась навязать новой семье взгляды своих родственников и первого мужа, но юноша непоколебим и благонадежен. А посему — пусть торги пройдут удачно. Критону нужны деньги, чтобы завершить суд над этой женщиной и добиться ее смерти.