Читать книгу "Поднимите мне веки - Валерий Елманов"

Мне осталось добавить, что это произойдет при любом раскладе, кроме одного – вступления на престол законного наследника нынешнего государя, который пока еще царевич. Вот тогда шансы на патриарший куколь у владыки Игнатия окажутся столь же высоки, сколь и при Дмитрии, а посему...

Сразу после нашей с ним встречи во все церкви, которыми он уже распоряжался, не дожидаясь официального избрания, ушел строгий наказ после вознесения богу молитвы во здравие государя Дмитрия Иоанновича и его матушки инокини Марфы прибавлять, причем с указанием всех титулов, наследника престола царевича Федора Борисовича Годунова.

Едва же я вернулся на свое подворье, рассчитывая чуть передохнуть, как мне навстречу шагнул терпеливо дожидавшийся моего прибытия дворский, присланный князем Хворостининым-Старковским.

В руках у Бубули, как он себя назвал, была красивая шкатулка, в которой лежала куча бумажных листов, исписанных аж с двух сторон – вирши Ивана.

– Сказывал, уговор у него с тобой был о встрече ныне, – напомнил дворский. – Он, правда, сам должон был приехать, да неможется, потому просил передать, что ежели князь Федор Константиныч не погнушается навестить его перед смертью, то Иван Андреич радый тому будет без меры, а коль недосуг, то хоть вирши его бы прочел, а он и на том тебе, княже, благодарен. – И жалобно всхлипнул.

Я недоуменно уставился на Бубулю, не понимая, что могло произойти, да еще столь скоропостижно, со здоровенным, чуть ли не с меня ростом, цветущим парнем. Дошло лишь после того, как заливающийся слезами Бубуля пояснил:

– Вон оно яко кравчим у государя быти.

Ах вот в чем дело!

И как это я запамятовал, что Иван действительно вчера по долгу службы должен был пробовать все блюда, предназначавшиеся Дмитрию.

Ну да, ну да, и мне сразу припомнились слова царевича, произнесенные по дороге к моему подворью: «Государь токмо чары пригубливал. Считай, наравне с кравчим своим, ну разве чуток поболе. Ентот глоток, опосля и Дмитрий два».

– Но он еще жив? – уточнил я, прикидывая, что если Дмитрий, которому доставалось «два глотка», держится, то кравчий со своим одним тоже должен протянуть.

– Покамест живой был, егда я уходил, а сколь еще протянет, не ведаю, ибо плох совсем, – скорбно ответил дворский. – Так ты, княже, яко учинишь – волю умирающего уважишь али?..

Пришлось срочно организовывать возок, отправлять гвардейцев за Марьей Петровной, которая оставалась в Запасном дворце у Годунова, и вместе с нею мчать в Занеглименье, где жил Хворостинин.

Но и тут удалось успеть вовремя, хотя обошлось с превеликим трудом, поскольку слишком долго ничего не предпринималось и яд не только всосался в кровь, но и был разнесен ею по всему телу.

Помимо малой дозы отравы спасло Ивана еще и то, что моя ключница уже не возилась ни с диагнозом, ни с приготовлением лекарств – в ход пошли остатки, которые были приготовлены для Годунова.

Словом, откачали парня, хотя к нашему приезду он и впрямь был уже в очень тяжелом, полуобморочном состоянии и не выключался лишь усилием воли – очень хотел увидеть перед смертью... меня, вот и дожидался возвращения дворского.

– Ну теперь ты приехал, Федор Константиныч, потому и помереть можно, – блаженно улыбнулся он и... тут же закатил глаза, теряя сознание.

– Я тебе помру! – рявкнул я. – А стихи?! Неужто не хочешь послушать великих пиитов?

Глаза открылись. Не хотели они этого делать, явно не хотели, и было видно, каких неимоверных усилий стоит Хворостинину держать их открытыми, но он очень старался.

– Хо... чу, – по складам выдавил Иван. – Пуш... ку?

– И его тоже, – кивнул я. – А еще был такой Лермон – этот из нашего шкоцкого народа. Но предупреждаю: читаю, пока глаза у тебя будут открыты. Как только закроются – сразу перестану...

Вот так мы и орудовали – Петровна его отпаивала, а я читал вирши. Хорошо получилось, слаженно.

Жаль, что силы воли парню хватило ненадолго – несмотря на любовь к поэзии, спустя минут десять зрачки его глаз вновь стали закатываться куда-то вверх, и встревоженная травница заметила мне:

– Федор Константиныч, ежели он не того, то как бы худа не стряслось.

Я прикусил губу. И что мне с ним делать, коли он даже и на стихи не реагирует? Получается, о прочих уговорах и речи быть не может. Значит...

Пришлось подойти к нему, потрясти, а когда и это не помогло, я заорал ему прямо в ухо:

– Ты зенки свои разноцветные растопырь!

Так и есть – дернулся, ресницы нехотя разлепились. Получалось, действует. Значит, придется и дальше в том же духе.

И на протяжении последующего получаса я неустанно и изобретательно издевался над ним, пройдясь вначале по синему, а далее по желтому, обозвав его цветом детской неожиданности, а потом и еще хлеще, отдельно прокомментировав коричневые пятнышки на зрачке. Затем пробежался по всему этому вместе, подробно пояснив, как гнусно выглядит в совокупности и на какие ассоциации наводит людей.

Честно говоря, неприятно было видеть искреннее изумление на лице этого простодушного парня, которое довольно-таки быстро перешло в злость, а та в свою очередь в ненависть. Но что делать, коли эта самая ненависть помогала ему не терять сознание?

Он даже пытался мне отвечать, правда, язык совсем заплетался, а потому я понял далеко не все, а треть, но и ее хватило, чтобы уразуметь – когда Хворостинин встанет на ноги, то первым делом ударит на меня челом государю и потребует «поля», ибо такие оскорбления можно смыть лишь кровью.

Ну и ладно, ты только вначале выживи, поскольку сейчас задача одна – любой ценой продержать тебя на плаву, то бишь в сознании...

– Ну а теперь пущай спит, – через час заметила ключница.

И вовремя. Я к тому времени уже иссяк и собирался начать повтор своих издевок, отчего эффект, скорее всего, изрядно поубавился бы.

А на выходе из терема меня еще попрекнул дворский. Дескать, он-то полагал, что я скажу его хозяину какие-нибудь добрые слова, утешение, а я эвон как.

– И не совестно так с умирающим-то, княже? – спросил он печально.

– С кем говоришь, холоп?! – сурово спросил я его, в душе подивившись смелости старика.

– А мне ныне все одно, – упрямо насупился Бубуля, продолжая с упреком глядеть на меня.

Я не стал ничего пояснять – очень уж устал, а вот ключница не утерпела и молвила ему парочку ласковых. Дескать, брань на воротах не виснет, зато именно благодаря ей удалось продержать Хворостинина в сознании, и теперь он спокойно почивает, а бог даст, через три-четыре дня и вовсе поднимется на ноги.

Заодно проинструктировала, когда и чем поить, причем через каждые два часа. И не жалеть, если спит, – будить без всякой жалости, ибо без питья смерть ему обеспечена.

– А ежели не захочет просыпаться? – робко осведомился дворский, обрадованный столь приятным известием и смущенный оттого, что, как оказалось, напрасно набросился на меня с попреками.