Читать книгу "Женская логика - Виктор Пронин"

– Что-нибудь случилось?

– Балмасова убили. В собственной квартире. Выстрелом в затылок. То есть, как я понимаю, убийца решил не тратить боеприпасов, а сразу произвести контрольный выстрел в голову. Не делая никаких предварительных выстрелов в другие части тела.

– Да, я слышал об этом. – Гордюхин был растерян напором Касатоновой и решил, как говорится, не возникать. Опыт подсказывал ему, что в таких случаях лучше поддакивать, кивать головой, сочувственно цокать языком и приговаривать время от времени «ай-яй-яй!». – Говорят, хороший был человек?

– Подонок! – отрезала Касатонова. – На фабрике смех, веселье и суета. Закупают шампанское, торты, курилка содрогается от здорового мужского и женского хохота, Цокоцкий пьет коньяк, угощает случайно заглянувших к нему красоток... Это я себя имею в виду! – не выдержав сурового тона, рассмеялась Касатонова.

– И вы... пригубили?

– Какой там пригубила! Полстакана хлопнула за упокой директорской души.

– Если за упокой, то это не грех, – рассудительно заметил Гордюхин.

– Да, кстати, – порывшись в своей сумке, Касатонова вынула комплект снимков. Второй она предусмотрительно оставила себе, сунув его в одно из отделений сумки и тщательно задернув молнию. – Николай Степанович, вы как-то поинтересовались снимками, которые сделали моей мыльницей на месте преступления... Вот они. Наверно, есть смысл передать их Убахтину.

Гордюхин осторожно взял снимки, подержал их в руке, склонив голову набок, – что-то озадачивало его в тоне Касатоновой, в ее возбужденности, в нервозности, с которой она произносила самые вроде бы обычные слова.

– Хорошо, передам, – проговорил участковый и, вынув снимки из конверта, медленно перебрал их один за другим. – Хорошие снимки, большие... Поиздержались, наверно? Придется мне пряниками возвращать должок правосудия, а?

– Можно пряниками, – Касатонова передернула плечами. – Тогда нам с вами эти пряники поперек горла станут!

– Неужели столько потратили? – ужаснулся Гордюхин.

– Николай Степанович... Неизвестные преступники взломали дверь в мою квартиру в поисках этих снимков.

– Вы уверены? – усмехнулся Гордюхин. – Может быть, они искали что-то более для них ценное?

– Николай Степанович, – Касатонова помолчала, сдерживая себя. – Вы хорошо услышали то, что я сказала? Они искали снимки. И они их нашли, но не нашли пленку, она валялась в моей сумке. На дне моей сумки многое может валяться годами, не привлекая к себе внимания. Я только что была в пункте, где мне проявляли эту пленку и печатали снимки. Взломщики там уже побывали.

– Зачем?

– Они приходили за пленкой. Поскольку ее не оказалось в конверте, подумали, что, возможно, она осталась в пункте... Мало ли по какой причине. На ней могли быть и другие кадры, более невинные, может быть, я хотела еще что-то допечатать и так далее. Главное я сказала – взломщики были в пункте и спрашивали о пленке. Они не остановятся, Николай Степанович. Я жду их в гости. Поэтому вручила вам эти снимки. Второй комплект оставила себе, если приставят нож к моему горлу, я отдам пленку. Но снимки у вас будут. Что-то в них есть такое, что не дает покоя убийце. Что-то в них есть. За те несколько минут, которые мы с вами пробыли в балмасовской квартире, в ней что-то изменилось. Появилось что-то уличающее или исчезло. На наших снимках оно есть, а на снимках Убахтина оно отсутствует. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Очень хорошо понимаю, вы достаточно внятно выражаетесь, – проговорил Гордюхин, снова вынув снимки из конверта. – Ничего не вижу, – сказал он. – Мы с вами ни к чему не притрагивались, помните? Я предупредил, чтобы вы даже выключателя не коснулись.

– И я его не касалась. Я ничего не касалась. – Касатонова взяла снимки из рук Гордюхина и тоже перебрала их один за другим. Перед ее глазами опять промелькнул Балмасов в распахнутом халате, разметавшийся на ковре с простреленной головой, из-под которой вытекала небольшая струйка крови. Видимо, выстрел был удачным. Дальше шли подробности – вот крупно его голова, руки, подвернутая нога, окно, шторы, журнальный столик с вымытой до блеска хрустальной пепельницей и одиноко торчащей зажигалкой, вот телевизор, рука с зажатым в ней пультом...

– Все это я видел на фотографиях у Убахтина. Правда, его фотограф пожлобился, снимки сделал поменьше. Эти просто роскошные. Я таких и не видел никогда.

– Их можно сделать еще крупнее. Но дело не в этом, Николай Степанович!

– Ну что... Едем к Убахтину?

– У него есть успехи?

– Сомневаюсь. Я бы знал.

– Да, вот вспомнилось... Отпечатков он так и не нашел?

– Нет, ни единого.

– А его ребята везде посмотрели?

– Екатерина Сергеевна! – укоряюще воскликнул Гордюхин.

– Где пульт? – звенящим голосом спросила Касатонова.

– Какой?

– Телевизионный!

– Не знаю... Наверно, остался в квартире Балмасова... А в чем, собственно, дело?

– Когда вы фотографировали... где был пульт?

– Балмасов так и умер, не выпустив его из руки.

– Когда мы вошли, телевизор был выключен. Правильно? А когда убийца стрелял в балмасовский затылок... телевизор работал. В программе телепередач, которая лежала на полу, была подчеркнута одна-единственная строчка... Это была суббота. По субботам идет сериал «Коломбо». Балмасов смотрел «Коломбо». Ничто другое его не интересовало, потому что ни одна другая программа, ни одна другая передача не были подчеркнуты. Он смотрел «Коломбо», когда раздался выстрел.

– Вы думаете, в этом что-то есть? – с сомнением спросил Гордюхин.

– Что делает убийца после выстрела?

– Линяет.

– Нет, он убирает свои следы. Протирает стол, моет пепельницу, собирает мусор с пола, со стола... Ну, и так далее.

– Согласен! – пристыженно крякнул Гордюхин.

– А что он делает, уходя?

– Я бы на его месте выпил чего-нибудь.

– Он выключает телевизор. Почему-то он выключает телевизор и гасит свет. Зачем ему это понадобилось? Что его заставило проделать эту совершенно ненужную работу?

– Человек в шоке может и не такого натворить.

– Николай Степанович, если он в шоке проделал уборку, на которую не каждая баба способна... то не такой уж он был и шокированный. А пояс от халата убитого почему-то в ванной висит, – неожиданно произнесла Касатонова, прервав собственные мысли об аккуратности убийцы. – Вам это о чем-то говорит?

– Совершенно ни о чем, – честно признался Гордюхин и даже ладонь прижал к груди, как бы клянясь, что говорит от чистого сердца, не лукавя и не тая.

– Ладно, оставим пояс... Уходя, он наклоняется к убитому и, не вынимая пульта из его остывающей руки, нажимает кнопку. Пульт остается в ладони Балмасова. А после этого убийца нажимает кнопку выключателя. Квартира погружается в темноту. Что заставляет его так поступить? Он как бы просит этим у мертвого прощения.