Читать книгу "Театр Шаббата - Филип Рот"

А теперь, когда она уже четыре года как выбралась из помойки, почему она оставалась с ним? Шаббата удивляло, что Барбаре, психотерапевту из долины, так долго не удавалось заставить Розеанну найти в себе силы бороться самостоятельно, жить одной, стать такой, как эти умные, деловые, уверенные в себе женщины из Кембриджа, которые так сочувствовали ее страданиям. Правда, ее «рабская зависимость» от Шаббата коренилась, как считала Барбара, в трагической семейной истории с эмоционально ограниченной матерью и алкоголиком-отцом; Шаббат при этом был двойником их обоих, да еще с садистическими наклонностями. Ее отец, Кавана, профессор геологии из Гарварда, воспитывал Розеанну и Эллу после того, как их мать оставила семью. Не в силах больше выносить пьянства и жестокого обращения мужа, она сбежала в Париж с преподавателем романских языков, и эта унизительная для нее связь длилась целых пять лет. Она вернулась в свой родной Бостон, когда Розеанне было тринадцать лет, а Элле одиннадцать. Она хотела, чтобы дочери жили с ней на Бей-Стейтроуд. Вскоре после того, как было решено, что девочки переезжают к матери от отца, которого они тоже страшно боялись, и его второй жены, которая терпеть не могла Розеанну, он повесился на чердаке их кембриджского дома. Розеанна считала, что эта история объясняет, почему она все эти годы оставалась с Шаббатом, к «доминирующему нарциссизму» которого привыкла, как привыкают к алкоголю.

Барбара гораздо лучше Шаббата все понимала про эту связь между ним и родителями Розеанны. А Шаббат, со своей стороны, был уверен, что если тут и существовал какой-то, как это называла Барбара, «паттерн», трафарет, то лично он не является частью этого узора.

— А «паттерн» твоей собственной жизни тебя тоже не касается? — зло поинтересовалась Розеанна. — Отрицай сколько влезет, но он есть, он есть!

— Отрицать что? Этот глагол — переходный, во всяком случае, был таким, пока по земле не распространилась эта идиотская демагогия. Что касается «паттерна», который правит нашей жизнью, передай Барбаре, что обычно его называют хаосом.

— Никки была беспомощным ребенком, которым ты вертел как хотел, а я — алкоголичкой, которая искала «спасителя» и стремительно опускалась. Разве это не «паттерн», разве не трафарет?

— По трафарету наносят рисунок на кусок тряпки. А мы не тряпки.

— Но я действительно искала «спасителя» и попросту деградировала! Мне вообще казалось, что я живу, не приходя в сознание. Моя жизнь была сплошной угар, сплошной гвалт, сплошная путаница. Три девчонки из Беннингтона снимают жилье в Нью-Йорке. Везде сушится их черное нижнее белье. К ним ходят мужики. Мужчины гораздо старше их. Какой-то голый, да к тому же еще женатый поэт у одной из них в комнате… Жуткий беспорядок. Нормально есть не принято. Постоянная мыльная опера обозленных любовников и разъяренных родителей. И вот однажды я увидела на улице твое невероятное кукольное представление. Мы познакомились, и ты пригласил меня к себе в мастерскую. Угол авеню Би и 9-й улицы, рядом с парком. Пять лестничных пролетов, а там, наверху, — очень тихая маленькая белая комната, где все на своих местах и есть слуховое окно. Я подумала, что попала в Европу. И куклы в ряд. Твой верстак: каждый инструмент на своем месте, все аккуратно, чисто, везде порядок. Шкафчик с бумагами. Я просто глазам не верила. Как ты спокоен, разумен, как твердо стоишь на ногах… И в то же время ты устраиваешь представления на улицах, такие, что кажется, за этой ширмой — сумасшедший. И ты трезвый. Ты даже не предложил мне выпить.

— Евреи никогда не предлагают.

— Я не знала. Единственное, что я поняла, — что ты занимаешься этим твоим безумным искусством и оно для тебя — самое главное в мире, и что я приехала в Нью-Йорк, чтобы заниматься своим искусством, попытаться рисовать и лепить, а вместо этого веду дурацкую, никчемную жизнь. Ты был так сосредоточен. Так значителен. И у тебя были такие зеленые глаза. Ты был очень красив.

— Все красивы, когда им едва за тридцать. А сейчас почему ты со мной, Розеанна?

— А почему ты оставался со мной, когда я пила?

Не настал ли момент рассказать ей о Дренке? Во всяком случае, для чего-то момент настал. Он наставал уже несколько месяцев, с того самого утра, когда Шаббат узнал, что Дренка умерла. Годами он просто дрейфовал, не чувствуя, как на него надвигается что-то неотвратимое, а теперь не только оно мчалось к нему во весь опор, но и он сам рвался ему навстречу, прочь от всего пережитого.

— Почему? — повторила Розеанна.

Они только что пообедали, и она собиралась к своим «АА», а он, как только она уйдет, — на кладбище. Она уже надела джинсовую курточку, но поскольку больше не боялась открытых «конфронтаций», от которых раньше уходила с помощью шардоне, ей не хотелось оставлять дом, не вынудив его в кои веки раз серьезно отнестись к истории их несчастных отношений.

— Я устала от твоего насмешливого превосходства. Я устала от сарказма и вечных шуточек. Ответь мне. Почему ты остался со мной?

— Из-за твоей чековой книжки, — ответил он. — Я остался, потому что ты меня содержишь.

Она чуть не заплакала, закусила губу и смолчала.

— Брось ты это, Рози. Барбара ведь ничего нового тебе сегодня не сообщила?

— Трудно поверить…

— Ты сомневаешься в том, что говорит Барбара? Да это же все равно что не доверять Господу Богу! Не так много людей осталось в мире, я уже не говорю про Мадамаска-Фолс, которые бы так ясно понимали все происходящее. Я всегда считал, что таких не осталось, что я последний… Но встретить кого-то, кто, как Барбара, полностью отдает себе отчет в том, что происходит; кого-то, кто имеет представление буквально обо всем; человека в самом высшем смысле этого слова, личность, чьи суждения основываются на знаниях, полученных в колледже на занятиях по психологии… Так какую еще зловещую тайну открыла тебе Барбара?

— Не такую уж тайну.

— А все-таки?

— Что, возможно, ты получал истинное удовольствие, глядя на мое саморазрушение. Так же ты наблюдал за Никки, когда она себя разрушала. Это удовольствие могло быть еще одной причиной для того, чтобы оставаться со мной.

— Две жены, чье саморазрушение я имел удовольствие наблюдать. Паттерн! Разве этот паттерн не призывает меня теперь насладиться твоим исчезновением, как я насладился исчезновением Никки? А тебя он разве не вынуждает исчезнуть?

— Вынуждает. Вернее, вынуждал. Именно к этому я и шла четыре года назад. И подошла к самому краю. Не могла дождаться зимы. Хотела в пруд, под лед. Ты надеялся, что Кэти Гулзби меня туда отправит. А она вместо этого спасла меня. Твоя сучка, твоя студенточка-мазохистка спасла мне жизнь.

— А почему же я так радуюсь унижениям своих жен, а? Держу пари, потому, что ненавижу их.

— Ты всех женщин ненавидишь.

— От Барбары ничего не скроешь.

— Это все твоя мать, Микки, твоя мать!

— Моя мать виновата? Моя маленькая, выжившая из ума мамочка?