Читать книгу "Имидж старой девы - Елена Арсеньева"

Кстати, а ведь я и в самом деле довольно богата – благодаряблагословенной Элинор. А вот Кирилл, насколько мне известно, перебивается спятого на десятое, хоть и крутится на двух работах: за институт надо заплатить,одеться, родителям помочь. Оно и понятно! Денег всегда мало! А у меня они есть…Может быть, этим я могла бы прельстить его, упаковавшись в злато-серебро,вернее, разноцветные бумажки. Предложив в изобилии гарнир, который куда ценнееосновного блюда!

Мысли бегут, струятся, глаза незряче смотрят на разноцветныеэкраны компьютеров, а руки привычными движениями покачивают дремлющую Лизоньку.При этом я что-то такое мурлычу, сама не знаю что, прислушиваюсь к своемуосипшему голосу:

– Баю-баюшки-баю, баю крошечку мою. Баю-бай, баю-бай,поскорее засыпай… – и то же самое по новой, опять и опять.

Это все, на что я способна в четвертом часу утра.Петы-перепеты – и не по одному разу! – нормальные колыбельные вроде «У кота ли,у кота колыбелька золота», любимые песни типа «Все перекаты да перекаты,послать бы их по адресу!», классика «Спи, дитя мое, усни, сладкий сон к себемани!» – и даже переложенные на тот же баю-баечный мотив «Доктор Айболит»,«Сказка о глупом мышонке» и английские народные песенки в переводе Маршака. Вкакой-то умной воспитательной книжке я недавно вычитала, что ребенок реагируетне столько на шум, сколько на отсутствие привычного звука. Например, он можетспать при громко говорящем телевизоре, но проснется, едва настанет тишина.Очень жизненное наблюдение! Ненаглядная малявка спит только под звуки моихпеснопений. Стоит мне умолкнуть, чтобы перевести дух, как она открывает своихорошенькие глазки и смотрит на меня с таким видом, будто сон и она – понятиянесовместимые. Вот уж правда, что сна – ни в одном глазу! И как бы дажеустраивается поудобнее на моих руках с нетерпеливым выражением: «Ну давай, пойдальше!» И я пою… Лизок медленно заводит глазки… Я пою и покачиваюсь у окна сноги на ногу, будто проделываю такую тренировочную танцевальную штуку: в самбеона называется бонсинг. Колени мягкие – прямые, мягкие – прямые… Ну, хоть ногиподкачаю во время этих бессонных ночей.

– Ай баю-баю-баю, баю крошечку мою!.. – почти беззвучнобормочу я, качаюсь и смотрю на компьютеры в окнах напротив. Они светятсяразноцветными заставками, которые я уже выучила наизусть. Вот в этой комнатедве ярко-синие, одна красная, две зеленые, одна желтая и одна коричневая. Тоесть рисунок заставок мне, понятное дело, не виден, я различаю только яркиепятна. А в другой комнате все пять заставок синие с маленькими краснымивкраплениями. В соседней, самой большой, – желтых шесть, красных две, синихдве, зеленых одна… Стоп! А где зеленая? Непорядок, ребята. Не вижу зеленую!Неужели перегорел компьютер? Или его выключили? Или вовсе убрали?

Радуясь хоть какому-то развлечению, вглядываюсь в комнату.Нет, все в порядке. Компьютер стоит на месте, он не выключен, просто заставкасменилась. Теперь по темному экрану пробегает белое прямоугольное окошечко.Вверх-вниз, вверх-вниз. Нет, не так. Вверх, вверх, вниз-вниз-вверх… Вверх,вверх, вниз-вниз-вверх…

Мне смешно, потому что это окошечко загорается в ритметанго: слоу, слоу, квик-квик-слоу – медленно, медленно, быстро-быстро-медленно.Симпатичная новая заставка. И смотреть мне на нее гораздо веселей, чем простона разноцветные пятна.

Как танцует танго Кирилл!.. Вообще в танце это совсем другойчеловек, не тот, кто строит глазки всем особам женского пола подряд и вовсюдурачится, забыв о своем ранге учителя. В танце он даже и не человек вообще, аэмоциональный вихрь, воплощенное движение, сама душа танца!

В принципе, мне, с моей страстью все раскладывать пополочкам, все разлагать на составные части и осмысливать, понятно: узнай я егоближе, разочаровалась бы в нем. Почти наверняка! Но вот в чем штука: я не хочуэтого разочарования. Не хочу знать о нем ничего плохого! Одна мечта – снова иснова кружиться в этом вихре чувств: слоу-слоу, квик-квик-слоу…

И дело даже не в моем желании или нежелании. У меня нетникаких шансов узнать его поближе! Наоборот – обстоятельства, словно нарочно,сложились так, что я должна держаться от него как можно дальше. Не встречатьсяс ним никогда! Идеальный расклад – он в одной стране, я в другой.

Я покрепче прижимаю к себе Лизоньку и пытаюсь удержать этидурацкие слезы, которые, как всегда, тут как тут, стоит мне только начатьдумать про Кирилла. Но они никак не унимаются, они текут и текут быстро-быстро,квик-квик, и в них расплываются разноцветные экраны за окном. Я еще успеваюувидеть, что тот экран, на котором в ритме танго мелькало белое окошечко, вдругосветился весь, по нему стремительно побежали какие-то полоски, может быть,столбцы текста, а может, и помехи, – а потом все это окончательно расплываетсяперед моими глазами.

Несколько минут я судорожно рыдаю, пытаясь не всхлипывать идавясь слезами, вытирая щеки то об одно, то о другое плечо, чтобы слезы некапнули на лицо Лизоньки. Потом до меня доходит, что она спит – и крепко спит…Наконец-то!

Невесомо, стараясь не ступать на скрипучие паркетины (я ихзнаю наперечет!), добираюсь до ее кроватки. Маленький беленький шатер сшелковыми розочками наверху. Осторожно укладываю кроху на большое махровоеполотенце (моя придумка: чтобы ее не будило прикосновение остывшей простыни),сворачиваю его на манер конвертика, а сверху – легонькое байковое одеялко,привезенное из России. Фром Раша – и правда что виз лав! Западная цивилизацияне изобрела ничего теплей, легче и уютней этих наших примитивных одеялок. Всемы под ними спали, все под ними грелись. Хотя видок у него довольно убогий.Честно говоря, только природная тактичность помешала Морису вытаращить глазапри виде моего подарка. Но Лизок не имеет ничего против этого тепленькогосовкового пережитка. Видимо, и Морис решил считать одеялко антикварным, потомуи обошелся без комментариев.

Очень хочется на прощанье чмокнуть малявку в выпуклый лобик,но боюсь ее разбудить. Поэтому осторожно сажусь на свою кровать, которая стоитрядышком, сбрасываю прямо на пол халат, потом заползаю под одеяло. Сворачиваюсьв комок, но долго еще не могу согреться и уснуть: после слез всегда холодно.Наконец мне становится тепло, сон окутывает меня, как байковое русское одеялко,перед глазами лицо Кирилла сменяется светящимся экраном, по которому пробегаютчерные строчки… Интересно, как это он сам собой включился – ведь в комнате небыло ни одной живой души? И почему включился среди ночи?

Несколько мгновений эта мысль колышется в моей голове –слоу, слоу, квик-квик-слоу! – и потом сон накрывает меня с головой. Наближайшие четыре часа. Дай бог, чтоб не меньше!