Читать книгу "Место, где все заканчивается - Антон Грановский"

– Да.

– Ладно, пойду отгружаться. Насчет следующей недели уговор в силе?

– Да.

– Ну, бывай, Хант! Приятного тебе дня!

Послышались шаги – тяжелые, размеренные. У Маши закружилась голова, зашумело в ушах. Сквозь этот шум она расслышала, как скрипят ступени под чьими-то тяжелыми ботинками.

А потом на ее лицо легли холодные пальцы. Они больно стиснули ее щеки – эти твердые, как железные крючки, пальцы. Кто-то запрокинул ей голову.

– Хой-о… – тихо проскрежетал голос. – Должна быть живая. Эй!

Ее сильно тряхнули.

– Я… не… – Язык Маши распух и не подчинялся ей.

– Ты живая?

Холодные пальцы отпустили ее лицо. Послышались шорохи… скрип ступенек… Или – перекладин лестницы?

Шум стих наверху. А потом – резко и неожиданно – громыхнула задвигаемая крышка… люк?..

Некоторое время ничего не происходило. Маша попробовала открыть глаза, но безуспешно – слабость, парализовавшая все ее тело, никак не проходила. Тьма не желала рассеиваться, звуки вновь превратились в неприятный шум, и сквозь этот шум она расслышала стук собственного сердца.

Неизвестно, сколько времени прошло – минута или час… Кто-то взял ее за плечо и сильно встряхнул.

– Эй! – Тот же сиплый, коверкающий звуки голос, только теперь он звучит гораздо ближе. – Эй, женщина, ты слышишь меня?

Лицо Маши обдало зловонным дыханием. Веки ее дрогнули, слегка приподнялись, но тут же сомкнулись снова.

– Я не сделаю тебе больно.

Маша сделала над собой еще одно усилие. На этот раз она не только приоткрыла глаза, но и сумела разглядеть темный, расплывчатый силуэт – голову, плечи… Посадка головы была какой-то странной, словно над ней склонился не человек, а зверь или огромная птица. Похоже на… на горбуна… да…

Где-то наверху и вдали залаяли собаки.

– Хант! – донесся издалека голос. – Какого черта ты делаешь в погребе?!

Горбун наклонился к ней и хрипло прошептал:

– Молчи, если не хочешь сдохнуть.

– Хант! Покорми собак, они у тебя голодные! Чуть не растерзали меня!

– Хорошо! – крикнул он в ответ скрежещущим голосом. – Покормлю!

– И не затягивай с моим делом! Управься побыстрее!

– Да!

Застучали шаги. Хлопнула дверца машины. Заурчал мотор. Колеса зашелестели по гравию.

Когда шелест растворился, утих вдали, человек-зверь вновь сгорбился над Машей. Она почувствовала, что от незнакомца пахнет псиной.

Маша попробовала заговорить.

– Не… убивай…

Она осеклась. Неужели этот сдавленный, хриплый, невнятный, свистящий шепот сорвался с ее губ? Услышал ли ее этот человек?

Да, он ее услышал.

– Хант не убьет, – сказал он. – Ты уже умерла. Ты мертвая.

Зрение Маши сфокусировалось на лице незнакомца, оно обрело черты, и Любимова поняла, почему его называли Хантом. У мужчины были раскосые глаза. Кожа смуглая, обветренная, изрытая морщинками. Черные волосы неровно обрезаны; судя по всему, он стриг их сам.

Силы вновь покинули Машу, и она почувствовала, как проваливается в небытие.

…Горбун посмотрел на лежащую перед ним девушку. Она была красивая. Кожа нежная и чистая, волосы светлые, а брови – темные. Такие ровные и красивые, словно их нарисовали по линейке. Богиня Анки-Пугос – и та, появись она сейчас перед Хантом, не смогла бы выглядеть красивее.

Хант никогда раньше не видел таких красивых женщин. Впрочем, уже лет пять он общался исключительно с мужчинами – водителями грузовиков и охотниками за рухлядью, которые гордо называли себя антикварами и готовы были отвалить хорошую цену за какую-нибудь никчемную безделушку, вроде старой сломанной печатной машинки.

Продолжая разглядывать незнакомку, Хант высунул кончик языка и слегка поцокал.

Эта девушка была так красива, что казалась Ханту ангелом. Белокурые волнистые волосы, рассыпавшиеся по жесткой черной подушке, – просто ангельские крылья. Приоткрыв рот, горбун хрипло и тяжело задышал. Протянул руку и дотронулся дрожащими пальцами до волос пленницы. На лбу у него выступили крупные капли пота.

Словно внезапно опомнившись, Хант резко отдернул руку, негромко что-то проворчал на своем гортанном языке, отвел взгляд от лица девушки и вытер лоб рукавом дырявого свитера.

– Красивая, – сказал он сам себе. – Слишком красивая. Мертвая и красивая.

2

Глеб открыл дверь. На пороге стоял фотограф Петя Давыдов, давний и преданный друг Глеба. Невысокий, худощавый, рыжий и кудрявый. Очки в солидной черной оправе на курносом носу. На лице – ранние морщинки, свидетельствующие о большой, а иногда даже чрезмерной эмоциональности. Замшевая куртка сильно поношена, на кадыкастой шее – красный платок-бандана.

– Привет, б-братское сердце! – по своему обыкновению, чуть заикаясь, проговорил Петя.

– Здравствуй, Пьер!

Старые друзья обнялись. Глеб посторонился, впуская гостя в квартиру:

– Заваливайся.

Петя вошел в прихожую, окинул фигуру Глеба скептическим взглядом, задержался на его небритом, помятом от бессонницы и алкоголя лице.

– Скверно выглядишь, – резюмировал он.

– Угу. – Глеб стряхнул с рукава халата крохотное перышко. – Перебрал вчера малость… Топай в гостиную, Пьер, а я сделаю кофе. Не дерну сейчас чашку эспрессо – помру.

Глеб направился было в кухню, но фотограф удержал его за руку.

– П-подожди. – Он посмотрел Глебу в глаза. – Как ты?

– Нормально, – ответил Корсак.

– Есть н-новости о Маше?

– Пока нет. Ты проходи. А я сейчас.

Глеб отвернулся, чтобы друг не видел его изменившегося лица.

Пять минут спустя Петя Давыдов сидел в гостиной на мягком итальянском диване и выпускал дым, затягиваясь сигаретой так сильно, что его худые щеки превращались в темные ямки.

Глеб вернулся с подносом в руках. На нем красовались две кофейные чашки и бутылка коньяку. Журналист брякнул поднос на стол и объявил:

– Готово! Тебе кофе по-французски, с коньяком?

Петя помотал головой:

– Н-нет, брат. Я с утра не пью.

– Я тоже. – Глеб взялся за бутылку.

Давыдов с упреком смотрел, как Глеб доливает в свою чашку коньяк. Корсак уселся в кресло, сделал пару глотков кофе и закурил.

Глеб был рад видеть Петю Давыдова. Они дружили еще со студенческой скамьи. В ту далекую пору оба учились на одном факультете и делили одну комнату в общаге, пока «коммерческие дела» Глеба не пошли вверх и он не снял квартиру.