Читать книгу "Греческие церковные историки IV, V и VI вв. - Алексей Петрович Лебедев"

этом царском пиршестве — говорит Евсевий — не лишен был никто из епископов, и это событие выше всякого описания. Лейб-гвардия и воины с обнаженными мечами стояли вокруг царского дворца и охраняли его входы. Люди Божии, т. е. епископы, безбоязненно проходили между ними и достигали внутренних покоев царя. Потом, одни из них возлежали вместе с царем, а другие разместились по скамьям по обеим сторонам палаты. Казалось, что это был образ царства Христова (Χριστοῦ βασιλείας εἰκόνα) и случившееся походило на сон, а не на действительность» (III, 15). Спрашивается: уж не в этих ли и подобных явлениях видел Евсевий исполнение мессианских пророчеств о торжестве христианства в мире? Евсевий, когда писал сочинение «Жизнь Константина», хотел показать, что в это время церковь пришла в самое цветущее состояние, но фактов для доказательства этого положения на лицо не оказывалось. Приходилось довольствоваться изображением хотя и очень видных, но в тоже время качественно не особенно важных сторон в положении христианства этого времени. Неудивительно, если вообще Евсевий обходит молчанием всю внутреннюю жизнь церкви своей эпохи, не давая никакого указания на то, насколько христианство в это время сделало успехов в области мысли, духа человеческого, насколько ассимилировано оно человечеством. Историк далек от этого вопроса!

Сколь ни важен и этот один указанный нами недостаток труда Евсевиева, сочинение Евсевия не остается при нем одном. Так как Евсевию, с его точки зрения — о достижении, с воцарением Константина, чуть не конечной цели христианства — нужно было во что бы то ни стало представить эту эпоху именно в таких чертах, которые решительно показывали бы, что в самом деле нечего более желать христианскому миру, нечего более стремиться к лучшему, то Евсевию необходимо было до известной степени идеализировать I) как личность самого Константина, виновника прославляемой эпохи. II) так и положение при нем церкви. Но служа этой цели в сочинении «Жизнь Константина», — цели, которой действительность не могла отвечать с полною точностью, он естественно впадает в утрировку, прибегает к напускным восторгам, к перетолкованию фактов.

И прежде всего — говорим — биография Константина, составленная Евсевием, чуть не всеми признается не вполне отвечающею цели, какую должен преследовать историк. Евсевий, нужно сказать, вовсе не скрывает, что не все войдет в его рассказ, что не войдет в него ничто мрачное, безотрадное, а одно светлое и цветное. Он не хочет касаться ничего такого, что отмечено печатью зла. Так, он хочет, чтобы в его рассказе ничего не напоминало, что у царя были неприятности, враги, что ему приходилось раздражаться и прибегать к строгим мерам. «Зачем — говорит Евсевий — память добрых марать повествованием о людях, противных им» (I, 23). На этом основании Евсевий не находит нужным помещать тех писем Константина, которые касались предметов для императора неприятных, как бы ни было важно их историческое значение. «Приняв за правило — не возобновлять в памяти ничего худого, говорит Евсевий, я оставляю подобные письма и привожу здесь только те, которые он писал, радуясь о мире и согласии других» (III, 59). Значит, по Евсевию, даже сам фон картины непременно должен быть не иначе, как самый яркий, радужный. После этого понятно, как станет описывать Евсевий самого Константина: допустит ли себе указать какую-либо человеческую слабость или неуместный поступок в его жизни? Евсевий не только избегает всего этого, но в лице Константина показывает миру человека подлинно превыше естества[97]. Не говоря уже о его делах правительственных, даже просто в Константине, как человеке, Евсевий видит что-то вышечеловеческое, дивное, изумительное. Смотрит ли Евсевий на его одежду, внешний вид, выражение лица, во всем этом он находит что-то необыкновенное. «То был — говорит Евсевий — будто небесный ангел Божий, торжественная одежда которого блистала молниями света. По душе он украшен был благоговением и страхом Божиим: это выражалось поникшим его взором, румянцем на лице и его походкой» (III, 10). Слушает ли Евсевий увещательную речь царя, он находит, что «царские слова похожи больше на божественные проречения, чем на обыкновенное слово» (IV, 30). Евсевий без всякого затруднения ставит его и выше Кира Персидского и знаменитее Александра Македонского (I, 7). Что касается религиозного образа императора, то Евсевий выставляет Константина настолько богоугодным, что он был, по уверению Евсевия, даже боговидцем. Вот слова Евсевия касательно этого интересного предмета: «слуге Своему Бог дивно, посредством видений, открывал умыслы всех врагов, да и вообще многократно удостоивал его богоявлений (θεοφανειας), позволяя ему чудесным образом созерцать свое лице и даруя предведение (προγνωσεις) различных будущих событий» (I, 47). — Увлечете историка не оставляет без комментария и того обстоятельства, что у Константина было при конце царствования трое сыновей; в этих трех, как он выражается — «боголюбезных коленах сынов» историк находит образ — чего бы вы думали? — св. Троицы (IV, 40). Евсевий находит, что Константин, имея не одного, а несколько сынов уподобился — странно сказать: кому? — Спасителю. Он говорит: «Спаситель, как зерно пшеницы, умножившись из самого Себя, Своими плодами, т. е. христианами — наполнил всю землю»; «подобно Ему и сей преблаженный, т. е. Константин — чрез преемство детей своих из одного сделался многочисленным» (IV, 72). Если захотим узнать, как относится историк к Константину, как деятелю, стоявшему в известных отношениях к церкви, то самое любопытное свидетельство об этой деятельности Константина находим в следующих замечательных словах Евсевия: «чрез Константина Бог совершил, чего ни принять слухом, ни передать оку невозможно» (III, 2). При таких воззрениях Евсевия на Константина, говоря об отношении Константина к арианству, он упорно молчит если не о подозрительных, то во всяком случае — неосторожных его отношениях к Арию после І-го вселенского собора и его странных отношениях к вождю православия того времени — Афанасию Великому и проч.

Не соответствует той цели, какую должен преследовать беспристрастный историк, изображение Евсевием и состояния церкви той эпохи. Предвзятый, ошибочный взгляд Евсевия, что с восшествием христианства на трон императорский как будто бы достигнуты идеальные цели христианства, — этот взгляд отразился и в настоящем случае крайне неблагоприятно в научно-историческом отношении. Евсевию, сообразно с принятой им на себя задачей, нужно было отыскать идеал церковных отношений там, где его нельзя указать, и потому для нашего историка ничего не оставалось делать, как прибегать в своих изображениях к неправде. Достаточно привести хотя следующее место в доказательство сказанного. «Вселенская церковь Божия в царствование Константина — говорит он — сияла одна: на земле ни еретических, ни раскольнических обществ нигде более не оставалось. Причиной сего великого и единственного подвига был, по уверению