Читать книгу "Великий лес - Збигнев Ненацкий"

class="p1">А Собота остановился возле веранды с цветными стеклышками именно в тот момент, когда гроза ушла на запад. Он ничего не говорил, только трясся от холода, и в его голубых глазах Вероника увидела бешенство. Но он не сходил с ума, не дергался, никого не проклинал. Он позволил Веронике раздеть себя догола, растереть спиртом и уложить в постель под толстую перину. Когда она вливала ему в рот горячий чай со спиртом, он спросил про Марына.

— Еще не вернулся, — ответила она, — Но он будет здесь завтра или послезавтра. Он кивнул головой, что понял ее — Юзва Марын не мог еще вернуться, потому что наверняка уехал куда-то далеко. И тут же заснул, только время от времени его сотрясала дрожь.

После грозы показалось чистое небо, на деревьях поблескивали капли дождя и, шелестя по листьям, падали на землю. В воздухе пахло живицей и хвоей. Вероника пошла на луг, развязала путы на ногах мокрой кобылы и увела ее в конюшню, где над кормушкой висело седло и хлыст Марына. Она невольно посмотрела на этот хлыст и, наверное, под влиянием того, что утром сказал ей Хорст, поняла, что Марын никогда не снимал с гвоздя этот предмет, никогда не брал его с собой в лес. А ведь хлыст был красивый — с плетеной рукоятью и маленьким ушком для того, чтобы можно было повесить его на гвоздь.

На подворье она увидела мужа. Он был под хмельком.

— И что, глупая ты потаскуха, — обратился он к ней хриплым голосом. — Долго ты еще собираешься жить с этим дедом? Выставила меня на посмешище. Сейчас же возвращайся домой. Домой, говорю, потому что я огрею тебя кнутом, как пса. Ты что, не понимаешь, что я тебя из грязи вытащил и сделал своей женой? Мне дали самую большую плантацию на нашем континенте. Я шесть лет учился своему делу. А тебя имели все рабочие.

Этот момент остался в памяти Вероники как сон. Ровным шагом она вернулась в конюшню и сняла с гвоздя конский хлыст. С этим хлыстом в руке и с неподвижным лицом она молча подошла к мужу.

А он, инженер Кулеша, отступил от нее сначала на один шаг. Потом сделал другой и третий шаг назад. Он увидел в этой женщине то, чего никогда до сих пор в ней не замечал: глаза, переполненные ненавистью. Ее губы были стиснуты, возле ее ног ползал ременный конец хлыста.

Когда он познакомился с ней в автобусе, он ничего о ней не знал. Потом он встречался с ней, разговаривал и — как ему казалось — полюбил. Ему говорили, что это «девушка от Хорста Соботы», но он не понимал, что это значит. И наконец кто-то (кажется, Вздренга) сказал ему, что она когда-то приехала сюда на лесопосадки, напилась и принадлежала всем. Даже грязному трактористу Будрысу. Однако он женился на ней, потому что его волновало ее тело. О своей женитьбе он не сообщил семье, потому что стыдился, что взял в жены такую девушку, которая принадлежала всем. Теперь он разведется с ней без лишнего шума. Он уже не хотел этой женщины. Дважды она сбросила его с себя на пол, и он больно ушиб себе спину. Однажды ночью она могла его убить, и он испугался.

Он сделал еще один шаг назад, повернулся на пятках и без единого слова вышел на дорогу. Он уходил медленно, по опушке леса, а она равнодушно смотрела на мужчину, о котором еще не так давно думала, что любит.

Глава пятая

Вторые сутки Юзеф Марын ждал телефонного звонка или стука в двери гостиничного номера на четвертом этаже. Этот номер был забронирован и оплачен, он не спрашивал, ни кем, ни на сколько дней, потому что информация, которую ему сообщат в регистратуре, и так не будет иметь ничего общего с правдой. Впрочем, правда не была нужна Марыну — он должен был просто поселиться в номере и ждать, пока не объявится какой-то Роберт, которого Марын тоже не знал и, может быть, никогда с ним не познакомится, потому что с ним встретится кто-то без имени и без фамилии. Ожидание не казалось ему долгим — вся его профессиональная деятельность до сих пор заключалась в терпеливом ожидании кого-либо или чего-либо. Тот, кто не умел ждать, кто проявлял нетерпение, томился и мучился ожиданием, рано или поздно должен был сменить профессию. В гостиничном киоске он купил пачку газет, обложился ими и читал, в определенное время спускался в ресторан поесть и возвращался к себе, снова читал или смотрел в окно, думал о том и о сем, погружался в сон или только в полусон. Он умел впадать в такую летаргию, в которой кровь и мысли текли словно бы медленнее, но он ни на минуту не терял бдительности. Он долго учился этому. Только потом, в лесничестве в Морденгах, он внезапно словно бы потерял эту свою способность, не мог спать из-за чьей-то скрипучей кровати, что сейчас казалось ему попросту смешным. Может, старый Собота был прав, говоря, что лес изменяет человека? Да, в этом что-то должно было быть, если Марын когда-то мог иметь дело с женщинами даже без удовольствия, а в том лесничестве его не могла возбудить мысль ни о какой женщине, и у него родилось подозрение, что существует большая настоящая любовь, необязательно связанная с постелью. Конечно, даже в Морденгах он неокончательно утратил свои давние способности — ведь он мог терпеливо поджидать Карася, Будрыса и других, на которых он набросил ярмо своей дружбы. Теперь это не имело никакого значения и относилось к прошлому. Из этого отеля он скоро выйдет новым человеком, и, если захочет быть им вполне, он должен быстро забыть о лесе, о Соботе и даже об оставленной у Хорста буланой кобыле, которую полюбил. Однако ничего и никого нельзя любить по-настоящему, даже кобылу. А забвение прошлого — чем скорее и полнее оно наступало, тем легче позволяло жить в новом образе.

Об Эрике он тоже, кажется, должен будет забыть, стереть ее из памяти, хоть это казалось ему трудным. Несколько раз он ловил себя на том, что ему хочется поднять телефонную трубку и набрать номер собственной квартиры, которая находилась в нескольких кварталах от отеля. До самого возвращения в Польшу он не имел понятия, что у него здесь есть хорошо обставленная трехкомнатная квартира в высотном доме со шведским лифтом. Эту квартиру достала Эрика