Читать книгу "Почти карнавальная история - Марина Порошина"

– Вау…

И в этом непонятном «вау» было столько изумления, восторга, обожания, что смутилась даже Юлька, поначалу напустившая на себя независимый и равнодушный вид.

– Ну чего «вау»-то? – проворчала она, явно довольная его реакцией. – Сам же покупал.

– Кроме как «вау» ничего и не скажешь, да? – прошептала, пододвинувшись к Ирине, Марго. – Есть вкус у мужика. Знаешь, сколько такое стоит? Кружево одно… Да еще дизайн.

Ирина помотала головой. Вчера она видела это платье в коробке и расстроилась, потому что оно показалось ей отвратительным – желтоватые, будто от старости, кружева и линялая, с нарочито небрежными строчками и обрямканными краями джинсовка. Она вспомнила то, виденное в салоне, и пожалела, что они тогда его не купили. Теперь, глядя на дочь, она поняла, что ей было нужно именно это платье, и никакое другое. Не романтические подпрыгивания а-ля Наташа Ростова, не купеческий шик того «триумфального сооружения», а вот это – невиданное, неброское и, конечно же, очень дорогое.

Удивительное платье состояло из джинсового корсажа, сшитого как будто небрежно, нарочито грубо, узкой джинсовой юбки с высоким разрезом, а поверх нее – потрясающей юбки со шлейфом из редкостной красоты кружев. Конечно же, не банально белых, а именно оттенка чайной розы, как будто старинных. «Джинсовая девочка» выросла и нашла своего суженого, она выходит замуж и становится настоящей леди. Она будет жить в мире, где триста лет стригут газоны, вместо обеда устраивают five o’clock tea, с Темзы тянется туман, а к женщинам на улице обращаются не «девушка» и не «тетка», а «мисс» или «миссис»… Вот что означало это платье.

Почему-то, именно увидев дочь в этом платье, Ирина успокоилась окончательно, сердцем, поняв: все будет хорошо. Как в спектакле, который она никогда не видела, но запомнила название на афише: «Все будет хорошо, как вы хотели». Ведь, в общем-то, что сейчас расстояния? Ведь есть Интернет и сотовая связь. Она выучит английский, будет ездить к детям в гости, а потом родятся внуки, которые будут говорить на двух языках, и она, Ирина, будет спокойна за внуков и за дочь, и все будет хорошо…

Потом был загс, и лимузин, и катание по городу (Алан потребовал подъехать к университету, на площадь, где впервые увидел будущую жену, и там долго и вдумчиво оглядывался по сторонам, будто запоминая), и шампанское, и крики «Горько!», и долгий вечер в ресторане. Без всяких фирм, обещавших тамаду, сценарий, музыку и все прочее, чему полагается быть на свадьбе, Юлькины подружки устроили чудесный вечер, на котором молодежь веселилась до упаду. Жюри из представителей старшего поколения (родители и Марго с мужем) после каждого поцелуя по требованию «Горько!» должно было выставлять оценки, как в фигурном катании – за артистичность и технику исполнения, поднимая специальные карточки. Валентин Рудольфович все время ревниво занижал, а Буликов ставил всегда «шесть-ноль», и все над ними смеялись. Потом жених с завязанными шарфиком глазами, как по кочкам, прыгал по разложенным на полу швейцарским и российским часам, которые, конечно же, в последний момент с пола незаметно убрали, и очень гордился своей ловкостью. Он немедленно узнал среди подруг жену и по руке, и по босой ножке! А вот украсть не позволил – то ли вправду не понял перевода, то ли сделал вид – но от жены не отошел ни на шаг, так что все попытки похитителей с треском провалились. Мистер Мейл-старший вошел во вкус и к ужасу своей супруги совершенно по-русски напился на пару с Буликовым, поэтому постоянно рвался танцевать с молодежью и целовать невесте ручку, а еще лучше – щечку.

«Правильно, – веселилась Ирина, – у них в Англии таких – с зелеными глазами, непослушными пушистыми волосами, счастливым звенящим голоском и освещающей все вокруг улыбкой (десять лет занятий в почти профессиональном танцевальном ансамбле научили не только прекрасно двигаться, но и всегда улыбаться!) – у них в их чопорном туманном Альбионе таких нет. Такие только в России. Но женятся на них почему-то англичане. А свои все думают, примеряются, взвешивают, выбирают. Прогадать боятся, вроде Горюнова, и на всякий случай сидят на двух стульях. У кого седалища хватает».

Правильно говорят: не поминай черта на ночь. Когда веселье было в самом разгаре, к Юльке, то есть к миссис Алан Мейл, подошел вежливый метрдотель и, вежливо изогнувшись, что-то тихо сказал на ушко. Ирина увидела, как дочь напряглась, но спокойно кивнула. И Алан, глядя на жену, тоже зачем-то кивнул. Минуту спустя в зал внесли огромную корзину удивительных – желтых с бордовыми краями лепестков – роз и поставили посреди зала перед Юлькой. Марго подняла брови, Литвиненко пошел пятнами, девчонки собрались вокруг, ахая на все лады, Алан смотрел на жену. Она, подхватив кружевной шлейф – Ирина изумилась этому не виданному никогда у дочери жесту, – обошла корзину, трогая пальцами бутоны, нашла карточку – не то визитку, не то записку. Читать не стала. Усмехнувшись, разорвала дважды, отдав обрывки подруге. На вопросительный взгляд мужа сказала что-то успокаивающее и мимолетно улыбнулась. Потом схватила розы в охапку, разбросала их по полу и принялась на них танцевать. Что-что, а уж танцевала Юлька великолепно. Ирина догадалась, что цветы были от Горюнова – во-первых, от кого же еще, а во-вторых, танцевала Юлька с ожесточением, движения были резкими, нарочито угловатыми. Все замерли, но тут, не выдержав, к ней подскочил мистер Мейл-старший и пустился вприсядку («Откуда только набрался?» – удивилась Ирина). Алан танцевать не стал, просто стоял рядом, смотрел.

И Юлька стала танцевать все свободнее, полетнее, мягче. Освобождалась. Все любовались этим удивительным танцем. Ирина оглянулась – у Валентина странно дергалось лицо. «Конечно, – вздохнула она, – у них такая дочь!» А понятия «у них» больше нет. Есть «у него» и «у нее» – отдельно.

В половине одиннадцатого вечера миссис Джулия Мейл под аплодисменты восхищенной публики отстегнула от своего сказочного платья большую часть кружевного подола со шлейфом, оставшись в узкой юбке до колен, натянула на плечи протянутую Аланом джинсовую куртку с кружевным воротником поверх продуманно обтрепанных лацканов – и все семейство Мейлов, усевшись в лимузин, отбыло в аэропорт. Все высыпали на крыльцо, но провожать никто не поехал, резонно рассудив, что долгие проводы – лишние слезы. Самолет в Лондон улетал через два часа, а еще багаж и таможня, поэтому целовались и обнимались второпях, на бегу говорили последнее, самое важное. Оно и к лучшему, реветь было некогда. Алан пообещал быстро сделать визу, чтобы Ирина приехала к ним на Рождество. Ирина кивала, постеснявшись спросить: «к вам» – это в Лондон, в Маркет-Харборо или в Женеву? Но обещала «быть непременно». И не заплакала даже тогда, когда лимузин, приминая желтые листья и расплескивая электрические отблески в темных лужах, как корабль, медленно отчалил от крыльца ресторана и скрылся за поворотом. Все как всегда: «провожающие мнут платки в руках, провожаемые песенки поют»…

– Вот и расти этих девок, – глядя в сторону, вздохнула стоявшая рядом Маргарита. – Попадется такой Алан – и нет их. Ладно, не реви, подруга, это еще не худший вариант. Повезло нашей Юльке…

Пока Марго утешала Ирину, подвыпивший Буликов, окончательно забыв о субординации, привязался к Валентину, бубня что-то о кёрлинге. Литвиненко с трудом сдерживался. Девчонки суетились на крыльце, кокетничая с молодыми людьми из консульства и напрочь позабыв об обиженных однокурсниках. Все были заняты своими делами, и поэтому никто не заметил, как вслед за неповоротливым лимузином выехала со двора зеленая «Тойота». Если бы Ирина оглянулась – она узнала бы эту машину. И поняла бы, что Горюнов весь вечер просидел в своей машине под окнами ресторана. Сперва он хотел привезти цветы, передать и уехать – красивый жест, не более. Потом решил приехать к началу, чтоб хотя бы издали увидеть Юлю в свадебном платье (далось ему это платье!), – и просидел все время, как дурак, прикуривая сигареты одну от другой и одурев от дыма. Глаза щипало, в горле подозрительно першило, так что все время приходилось откашливаться. Какая мелодрама, издевался он сам над собой, рассказать кому – со смеху подохнут. Но рассказывать о том, как он провел этот вечер, Горюнов никому не собирался.