Читать книгу "Пять праведных преступников - Гилберт Кийт Честертон"

безжалостный убийца, построивший всю свою жизнь на сокрытом злодеянии. Он прошел через все гнуснейшие муки и ждал еще более гнусных. Он узнал, что его частный рай

– место преступления, а друг способен поверить в его виновность. Он побывал в сумасшедшем доме. Он чуть не угодил на виселицу. Но все это, вместе взятое, значило для него много меньше, чем форма и цвет огромного утреннего облака, выплывавшего на востоке, и внезапный щебет птиц в ветвях многострадального дерева. Одни сказали бы, что его душа мелка для таких трагедий; другие, видевшие зорче, сказали бы, что слишком глубока. Быть может, инспектор Брэндон все же не совсем разобрался в чудовище, именуемом гением.

Но недолго он гулял один: вскоре к нему присоединился его друг, молодой врач, весьма смущенный и хмурый.

– Вот что, – сказал доктор Джадсон, еще не утративший мрачной прямоты.

– Конечно, мне есть чего стыдиться в этом деле. Но, честное слово, не понимаю, как вы можете тут гулять.

– Милый мой друг, и это вы – холодный человек науки! – беспечно ответил Уиндраш. – Вы просто погрязли в предрассудках! Вы прозябаете в средневековой тьме! Я – только бедный, непрактичный мечтатель, но, поверьте, я вижу дневной свет. Да я и не терял его даже в том уютном санатории, куда вы меня послали. Мне там было хорошо. А сумасшедшие… Что ж, я пришел к выводу, что они нормальней, чем мои друзья на воле.

– Не стоит это все бередить, – угрюмо сказал Джадсон. – Чего не было, того не было – сумасшедшим я вас не считал. А вот убийцей считал, вы уж простите. Но убийца убийце рознь. Мало ли какие были у вас смягчающие обстоятельства! Честно говоря, все, что я с тех пор узнал о покойном мистере Морсе, подсказывает мне, что он – не такая уж большая потеря. Я понял, что Уилмот – сыщик и шныряет у дерева, а это значит, что вас вот-вот схватят. Пришлось и мне действовать быстро, я вообще долго не раздумываю. Установить невменяемость после ареста всегда нелегко, особенно если подсудимый нормален. Но если установить ее раньше, его и арестовать нельзя. Надо было в пять минут выдумать болезнь. Я соорудил ее из обломков наших ученых бесед. Понимаете, я чувствовал, на что Дун клюнет, и потом – это очень хорошо увязывалось с деревом. Но даже сейчас мне противно вспоминать всю эту гадость, хотя я сам ее выдумал. Что же чувствуешь, когда вспоминаешь о гадости невыдуманной?

– Да, – весело сказал поэт, – что вы тогда чувствуете?

– Я чувствую, – ответил Джадсон, – что от этого места надо бежать как от чумы.

– Птицы садятся на дерево, – сказал Уиндраш, – как на плечо святого Франциска.

Наступило молчание; потом Джадсон сказал все так же угрюмо:

– Знаете, просто непонятно, как вы тридцать лет жили около дерева и не нашли, что там внутри. Конечно, скелет обнажился очень быстро – ручей уносил разложившиеся ткани. Но вы ведь, наверное, встряхнули дерево хоть раз?

Уолтер Уиндраш прямо посмотрел на него ясными, стеклянными глазами.

– Я к нему не прикасался, – сказал он. – Я ни разу не подошел к нему ближе, чем на пять шагов.

Врач не ответил; и поэт продолжал:

– Вот вы говорите об эволюции, о развитии человека. Вы, ученые, выше нас, и вам не до легенд. Вы не верите в райский сад Вы не верите в Адама и Еву. А главное – вы не верите в запретное дерево.

Врач полушутливо кивнул, но поэт продолжал, глядя на него все так же серьезно и пристально:

– А я скажу вам: всегда сохраняйте в саду такое дерево. В жизни должно быть что-то, к чему мы не смеем прикоснуться. Вот секрет вечной молодости и радости. Но вы трясете дерево познания, заглядываете в него, срываете его плоды – и что же выходит?

– Не такие уж плохие вещи, – твердо ответил врач.

– Мой друг, – сказал поэт. – Вы как-то спросили меня, какая польза от дерева. Я ответил, что я не хочу от него пользы. Разве я ошибся? Оно давало мне только радость, потому что не приносило выгоды. Какие же плоды оно принесло тем, кто захотел плодов? Оно принесло пользу Дувину, или Дуну, или как он там зовется, – и что же сорвал он, как не смерть и грех? Оно принесло ему убийство и самоубийство, – сегодня мне сказали, что он принял яд и оставил посмертное признание. Принесло оно пользу и Уилмоту; но что сорвали они с Брэндоном, как не жуткий долг – отправить ближнего на смерть? Оно принесло пользу вам, когда вам понадобилось запереть меня навсегда и принести горе моей дочери. Ваша выдумка была дурным сном, который еще преследует вас. Но я, повторяю, не ждал от дерева пользы, и вот – для меня светит день.

Он еще говорил, когда Джадсон поднял голову и увидел, что Энид, вынырнув из тени дома, идет по освещенной солнцем траве. Лицо ее светилось, волосы сияли пламенем, и казалось, что она вышла из аллегорической картины, изображающей зарю. Она шла быстро, но ее движения были и плавными и сильными, словно изгиб водопада. Вероятно, старый поэт почувствовал, как соответствует она почти космическому размаху их беседы, и беспечно сказал:

– Знаешь, Энид, я опять тут расхвастался, сравнил наш садик с Эдемом. Но на этого несчастного материалиста просто время тратить жаль. Он не верит в Адама и Еву.

Молодой врач не ответил. Он был занят – он смотрел.

– Я не знаю, есть ли тут змий, – сказала она, смеясь.

– Только поймите меня правильно, – задумчиво сказал Уиндраш. – Я не против развития, если ты развиваешься тихо, прилично, без этой суматохи. Ничего нет плохого в том, что мы когда-то лазали по деревьям. Но мне кажется, даже у обезьяны хватит ума оставить одно дерево запретным. Эволюция – это ведь просто… А, черт, сигарета кончилась! Пойду покурю теперь в библиотеке.

– Почему вы сказали «теперь»? – спросил Джадсон.

Он уже отошел на несколько шагов, и они не услышали ответа:

– Потому что это – рай.

Сперва они молчали. Потом Джон Джадсон сказал очень серьезно:

– В одном отношении ваш отец недооценивает мою правоверность.

Он улыбнулся еще серьезней, когда Энид спросила, что он имеет в виду.

– Я верю в Адама и Еву, – ответил ученый и взял ее за руки.

Не отнимая рук, она смотрела на него очень спокойно и пристально. Только взгляд у нее стал другим.

– Я верю в Адама, – сказала она, – хотя когда-то думала, что он и есть змий.

– Я вас змием