Читать книгу "Наша жизнь с господином Гурджиевым - Фома де Гартман"

будут очень рады помочь нам, если только увидят, что мы оставили г-на Гурджиева, хотя это было бы крайним средством. Поэтому я решила открыто поговорить об этом с г-ном Гурджиевым. Я нашла его разговаривающим с доктором Шернваллом, и хотела уйти, чтобы поговорить с ним позже наедине, но г-н Гурджиев настоял, чтобы я сказала ему, зачем пришла. Итак, я сказала, что для того, чтобы, оставаясь с ним, не чувствовать себя связанными простым недостатком денег, я хотела бы получить обратно 3000 рублей из суммы, которую мы ему передали. Он повернулся к доктору Шернваллу и сказал с одобрением в голосе: «Ах, вот что! Очень хорошо, очень хорошо, дайте ей то, что она хочет».

Через несколько дней другое объявление сообщило, что женщинам нужно сдать все их драгоценности. Можно было оставить только обручальные кольца и часы. Это было для меня новым ударом… что мне делать? Я очень дорожила своими украшениям, которые ранее принадлежали моей матери и матери моего мужа. Я понимала, что никогда не смогу найти им замену. Я не хотела их отдавать, но мне нужно было выбрать: отдать их или уйти. Мой муж не колебался, но для меня это была трагедия. С одной стороны, я не могла даже подумать о том, что уйду. С другой стороны, я не хотела расставаться со своими драгоценностями. Это была настоящая мука; разрываясь между противоположными эмоциями, я проплакала всю ночь…

Потом я вспомнила слова г-на Гурджиева во время одной из бесед: «Когда мы умрём, мы не сможем взять с собой нашу собственность… но что-то другое, если мы это разовьём».

Я положила свои драгоценности, о которых больше не переживала, в коробку. Утром я пошла к дому г-на Гурджиева, постучалась и вошла.

Он сидел за столом, положив голову на руки. «Что это?» – спросил он. Я сказала ему, что он просил нас отдать драгоценности, и я принесла свои. Он тяжело двинулся и сказал: «Положите их здесь», указав на маленький столик в углу. Я положила коробку на столик и ушла.

Я почти дошла до садовых ворот, когда услышала, что он зовёт меня. Я вернулась. Он сказал: «А теперь заберите их обратно»…

Через много лет одна дама сказала мне, что я зло пошутила над ней. «Почему?» – спросила я. «Вы рассказали историю про ваши драгоценности. Когда г-н Гурджиев просил меня отдать что-то ценное, я отдавала, но он никогда ничего мне не возвращал».

Нам нужно было пройти через опыт отречения, который требовался во всех монастырях, во всех религиях. Но отдать нам нужно было только нашу ошибочную привязанность к вещам.

Намного позже я понял, что у этих требований г-на Гурджиева была двойная цель. У него уже был в голове план второй экспедиции, и свобода от привязанностей могла бы быть чрезвычайно важной для каждого, кто будет принимать в ней участие. Эта экспедиция, которая, в конце концов, привела нас в область, свободную от большевиков, была тщательно спланирована заранее.

Первая экспедиция была подготовкой ко второй. Кстати, здесь я хотел бы рассказать, что г-н Гурджиев сказал однажды Успенскому: «Иногда революции и все следующие за ней трудности могут помочь настоящей Работе».

Каждая маленькая деталь была обдумана г-ном Гурджиевым и с большой точностью проработана. Например, бумаги, которые мы писали, заявляя, что мы отдаём всю нашу собственность, позже были использованы для убеждения новых лидеров большевиков, что мы не против идеи общей собственности на имущество. Благодаря этому, нашу группу узаконили как научное и не политическое общество. Таким образом, мы могли мирно существовать, не пробуждая подозрений. Г-н Гурджиев даже пошёл ещё дальше и попросил Шандаровского, который был юристом, пойти в местную администрацию большевиков и устроиться на работу, поскольку им нужны юристы.

Мы все были шокированы идеей, что одного из нас, белых русских, попросили помогать большевикам. Однако Шандаровский пошёл, и на одном из заседаний Совета произнёс столь чудесную речь о теориях Прудона и Ферье, что был немедленно избран руководителем отдела.

Тем временем г-н Гурджиев дал нам несколько новых упражнений, в одном из которых нам показали специальные движения для рук и ног, обозначающие буквы алфавита. Мы занимались ими неделю, потом неожиданно г-н Гурджиев объявил, что в пределах Института мы можем разговаривать только посредством этих движений. Нам нельзя было произносить ни слова, чтобы ни происходило, даже в наших собственных комнатах. Мы могли говорить за пределами Института, но мы не могли выйти без разрешения. Жизнь начала усложняться. Как сложно было для нас помнить о том, что нельзя говорить, особенно наедине! В эти дни мы с женой должны были ехать в Кисловодск, а для этого нам нужно соответствующе одеться. Чтобы спросить друг друга, ничего ли мы не забыли, нам нужно было воспроизвести длинные серии жестов. Но мы не разговаривали в нашей комнате, даже шёпотом, чтобы никто не услышал. Если бы мы так делали, мы бы почувствовали, что обманываем сами себя.

Было чудесно так относиться к нашей работе с г-ном Гурджиевым. Понимая, что всё делается ради нас, мы выполняли задания. Это не было слепое повиновение, потому что мы видели цель. И как чётко мы стали видеть нашу механичность! Мы начали себя познавать. Снова и снова мы ловили себя на том, что собираемся заговорить, но вовремя вспоминали и останавливались. Это было сложно…

Каждый вечер после ужина мы собирались в комнате г-на Гурджиева. Иногда он объяснял упражнение, которое мы пытались сделать; иногда он давал нам новое, которое нам тут же надо было попытаться выполнить. Он говорил очень мало, и нам никогда не позволялось задавать вопросы. Иногда г-н Гурджиев отсылал практически всех и давал специальные упражнения конкретным ученикам – «внутренние» упражнения; но я не могу рассказывать об этом.

Утром г-н Гурджиев часто сидел за столом на веранде внизу, голова его всегда была подперта рукой и, если это была зима, на нём было пальто и каракулевая шапка. Он сидел так, в тишине, возле двери, где время от времени вешал объявления на стену, сообщая нам, что нам делать или не делать, что планировалось на день и прочее. Эти объявления очень часто были шоком для некоторых из нас, хотя, наверное, не для всех, как я сейчас понимаю. Г-н Гурджиев сидел там, где он мог видеть, как его ученики реагируют на эти объявления.

Однажды утром я спустился и увидел г-на Гурджиева, сидящего за столом возле лестницы. Напротив него на стене