Читать книгу "«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 2 - Василий Васильевич Водовозов"

Всеобщая вера в нее. – Кадеты. – Образование Трудовой группы. – Аладьин, Аникин, Жилкин, Брамсон. – Политические настроения в Трудовой группе. – Разногласия в ней. – Указания на факт раскола неосновательны. – Поездка в Выборг и составление Выборгского воззвания. – Его значение

«Дума народного гнева» была избрана. Такую кличку я дал ей на одном из последних перед ее открытием митингов132, и кличка пошла в ход133. Я противополагал «народный гнев» «народной воле», настаивая на том, что за точную выразительницу народной воли, за верное народное представительство нельзя признать собрание, избранное на основе крайне уродливого закона, искаженного цензом, куриальностью, неравенством и отсутствием свободы агитации. То же, что Дума будет выразительницей народного гнева, было ясно видно еще до ее открытия. Через несколько лет, однако, перечитывая ее стенографические отчеты134, я, не отказываясь от этой клички, был склонен вместе с тем признать ее и органом народной воли, согласившись с указанием Милюкова, что в известные исторические моменты одна воля охватывает все слои населения и содержание избирательного закона сравнительно мало влияет на состав палаты.

Трудно теперь представить себе тот общий восторг, который в последние дни перед ее открытием охватывал, все нарастая, все население России и достиг своего апогея в самый день открытия, 27 апреля 1906 г., чтобы скоро смениться сперва некоторым недоумением, потом полнейшим разочарованием. Трудно потому, что теперь, хорошо зная последующие факты, останавливаешься перед вопросом: на чем же основывались надежды? Выборы ясно говорили, что народ настроен против правительства, но вся деятельность правительства за последние месяцы свидетельствовала о все еще не сломленной его силе и о том, что оно вовсе не намерено склоняться перед народной волей. Помимо всей полицейской деятельности министра внутренних дел Дурново, вновь наполнившего тюрьмы и ссылку, опустошенные октябрьской амнистией, об этом ясно говорило назначение министерства старого и упрямого бюрократа Горемыкина (за несколько дней до открытия Думы); издание основных законов, явно избегавших слова «конституция»; весь тон официальной и официозной печати; погромная деятельность черносотенных организаций, находивших открытую поддержку в правительстве и встречавших покровительственное одобрение в самом монархе.

Оснований для надежды не было, и тем не менее она была и среди широких крестьянских масс, и среди интеллигенции. Крестьяне толпами провожали своих избранников на вокзалы и кричали им:

– Без воли и земли не возвращайтесь!

Депутаты тоже были охвачены верой. Всего горячее верили победители-кадеты135. Родичев прямо сиял торжеством победы, и даже рассказанный мной эпизод с разгоном без всякого повода митинга, на котором он председательствовал, не поколебал его убежденности. Так же горячо верили крестьяне-трудовики. Нотки сомнения прорывались у трудовиков-интеллигентов, например у Л. М. Брамсона, но и то очень слабые и у очень немногих. Такую же веру имело и подавляющее большинство как кадетской, так и внепартийной интеллигенции, отчасти даже массовых социал-демократов и социалистов-революционеров, кроме лидеров и профессиональных партийных деятелей, обязанных – в силу верности своему знамени и своему недавнему прошлому – сомневаться. Недаром, когда пароход с депутатами проезжал по Неве вблизи так называемых Крестов, из‐за железных тюремных решеток потянулись руки с носовыми платками, приветствовавшие депутатов, а большинство заключенных принадлежало ведь к одной из двух социалистических партий, вчера еще бойкотировавших выборы. На эту трогательную демонстрацию депутаты отвечали криками:

– Первая наша задача – амнистия для вас!

Крики с парохода, вероятно, до тюремных камер не доносились, но в смысле их арестанты могли не сомневаться. Требование амнистии носилось в воздухе136, о нем кричали народные толпы, приветствовавшие депутатов, входивших в Таврический дворец.

И все, и депутаты, и публика верили, что стоит только Думе потребовать политической амнистии, и тюремные двери отворятся. Стоит им потребовать отставки министерства, и оно уйдет, и места министров займут Муромцев, Милюков, Набоков. Стоит им потребовать аграрной реформы, и… Тут, конечно, приходилось остановиться. Всякому интеллигенту было понятно, что аграрная реформа слишком трудна для уверенности, что она может пройти без сучка и задоринки. Но в остальное верили, не допуская сомнения. А в это верили крестьяне.

Сомнения, как я уже сказал, позволяли себе официальные партийные ораторы левых (бойкотировавших) партий, а также некоторые отдельные лица. В их числе был я, издавна склонный к пессимизму, и некоторые (не все) члены нашей редакции. Во всяком случае, «Наша жизнь», встретившая новый, 1906 г. (моим) пророчеством о потоках крови, и при открытии Думы предавалась ликованию гораздо умереннее, чем другие газеты.

Недели через две после открытия Думы я на одном митинге, протестуя против излишества восторгов и ожиданий, сказал:

– Многие верили, что стоит собраться Думе, и при первых же ее речах раскроются двери тюрем и падут твердыни самодержавия, как от иерихонских труб. Но вот уже две недели, как Дума собралась, а двери тюрем до сих пор крепко заперты, и бюрократический Иерихон стоит прочно.

Эти слова в кадетских газетах были приведены без их мотивировки, т. е. обращены в обвинение мною Думы, которая должна бы, но не сумела в две недели произвести преобразование всего государственного строя, и высмеяны как наивность. Не раз на митингах Родичев и другие кадеты приводили их против меня как явную нелепость, тогда как они были сказаны мною не против Думы, а против их необоснованных надежд и обещаний. Если же деятельность Думы обманула мои от нее ожидания, то только к лучшему, а не худшему.

Итак, настроение в день открытия Думы должно быть охарактеризовано одним словом: общий восторг. А между тем характерно, что власти в это праздничное настроение постарались без всякой нужды влить несколько капель горечи. Как известно, Дума должна была собраться в Зимнем дворце. Там Николай II открыл ее небольшой тронной речью, в которой на Думу налагалась обязанность служения «мне» и родине; «я» было на первом месте и еще нарочито подчеркнуто тоном голоса137. После речи Николая депутаты на пароходе были отвезены по Неве к Таврическому дворцу. И вот по каким-то непонятным соображениям администрации Дворцовый, наверное, а кажется, также Троицкий и Литейный мосты были разведены, а по некоторым примыкающим к Зимнему дворцу улицам движение как экипажей, так даже и пешеходов было приостановлено на несколько часов. Смысл этой меры вызывал общее недоумение. Для людей, живших на Васильевском острове (или, по крайней мере, в его восточной части), имевших необходимость утром пройти куда-нибудь в район Гостиного двора, эта мера представляла некоторое, но, главное, совершенно лишенное смысла затруднение138. Она ясно говорила, что от своего произвола правительственная власть отказываться не намерена.

Первая Дума должна была состоять из 524 депутатов, но вначале состояла менее