Читать книгу "Остановись, мгновенье… - Виктория Самойловна Токарева"

от гонорара. Автору оставалось двадцать процентов. Таких расценок не существует. Как правило, агенты забирают пятнадцать процентов, но никак не восемьдесят. ВААП – самая настоящая коррупция, а писатели – самые настоящие лохи. «А без лоха́ – жизнь плоха» (поговорка девяностых годов).

Перестройка открыла лазейку, через которую мы, писатели, могли заключить договор напрямую с издателем.

Я побаивалась, что ВААП возьмет меня за шкирку. С нашей страной не забалуешь. Но страна развалилась. Прозвучала негласная команда: «Спасайся кто может, каждый за себя».

«Диогенес» приобрел мои мировые права. Мои книги стали переводить во всех странах, включая Китай.

Однажды в моем доме раздался звонок, и мужской голос сказал: «Это звонит васа китайская перевосиса Андрей».

Швейцария – луч света в темном царстве моей жизни: поездки в Цюрих, отель «Европа» на площади Опера, лифт с бархатными стенками, как шкатулка, кремовые розы в вазах, настолько совершенные и прекрасные, что их можно принять за искусственные, но они настоящие и свежие.

Анна – жена издателя – присылает мне в номер цветы. Посыльный приносит непонятно что. Кажется, что он держит перед собой перину, обхватив двумя руками. А это цветы с острова Куба. Стебли выше человека.

Милая, милая Анна. Ангелика рыдает от ревности. Она хотела быть моей главной подругой, но у Анны больше козырей в колоде. Анна – доброжелательная, красивая, богатая и ни за что не борется. У нее все есть. Все-таки богатство – полезно человеку, а бедность уродует характер.

При помощи Ангелики я заключила договор напрямую с «Диогенесом». Ангелика вела себя дружественно, и это возымело свой результат.

Прекрасные редакторши пригласили Ангелику на работу в «Диогенес». Ей был предложен сказочный гонорар. Из безработной немки, живущей на пособие, она превратилась в гражданку Швейцарии. Поселилась в красивом доме на улице с красивым названием Элеонорштрассе. У нее прекрасная квартира, интересная работа. Она наконец-то стала работать по специальности. Вела отдел славистики. Жизнь ее наполнилась смыслом и благосостоянием. А все потому, что она оказалась в нужное время в нужном месте.

Для меня эта встреча тоже окончилась, как для Буратино. Мне попал в руки золотой ключик, и я открыла маленькую железную дверь в каморке у папы Карло. А за дверью издательство, издающее красивые книги с лакированными обложками, блестящими, как леденец.

Дани Кель организовывал мне встречи по-царски: журналисты, фотосессии, шампанское, гости. Я не могла в это поверить.

Удача объединила меня и Ангелику. Мы подружились. Она вызывала у меня интерес и отвращение одновременно. Ее ни о чем нельзя было попросить. Сразу получишь «нет!». А почему «нет»? На всякий случай. Чтобы жизнь не казалась медом.

«Диогенес» заплатил мне внушительный гонорар. Сегодня – это немного. Но тогда, в девяностые годы, – много. Как звезд на небе.

Я купила кусок земли в поселке «Советский писатель» и стала строить дом. Не женское это дело – строить дом.

Задача рабочих – схалтурить и украсть. В моем случае ни схалтурить, ни украсть не получалось. Я нависала над рабочими, как зоркий сокол, и видела все. Я проверяла глубину траншеи, марку бетона. Они меня боялись и ненавидели. Прораб нервничал, но в результате дом был построен и стоял крепко, как у поросенка Наф-Нафа, который оказался всех умней.

Я переехала жить на дачу. И сейчас не представляю себе, как можно жить в Москве. Как можно жить в домах-сотах с блочными стенами, которые не дышат.

У меня за окном белка перепрыгивает с дерева на дерево, парит на хвосте.

Я иногда тоже парю во сне, оттолкнусь и упруго взлетаю. Невероятное чувство.

У меня родился внук. Назвали Петром, в честь дедушки. Считается, что имя можно передать только после смерти предка, а наш дедушка был жив и здоров и не стар. Шестьдесят лет.

Дедушка Петя был красив, талантлив, играл на гитаре и пел. Голос – так себе, но не это главное. Главное – музыкальность, а музыкальности хоть отбавляй.

Я запомнила его пальцы на струнах гитары – сильные, крупные, мужские. На свадьбе сына он играл пять часов подряд. Любил сына и отрабатывал.

Внук Петруша родился в свой срок. Его вынесли в толстом одеяле с ваткой в носу. Вид у него был горестный. Глаза на пол-лица, как у лемура. Меня опалила жалость к этому ростку. Я не представляла себе, что есть такое всеобъемлющее чувство. Оно вытеснило из меня все остальные настроения.

Приехала из Ленинграда моя мама. Она охотно нянчилась с правнуком. Однажды сказала: «Рядом с ним не думаешь о смерти». Это правда. Рядом с ним чувствуешь напор счастья и больше ничего.

Я сочинила ему песенку: «Мальчик-побегайчик скушал вертолет. Вот какая музыка, все наоборот».

Какой-то дурак сказал, что ребенка надо кормить по часам, и только по часам. Это режим.

Существовало другое мнение: ребенка надо кормить в любое время, если он хочет есть. Моя дорогая дочка, сама еще ребенок (ей не было двадцати лет), послушалась первого дурака. Петруша просыпался в начале ночи, хотел есть и таращил глаза от голода. Моя дочка смотрела на часы: не время. Она ждала утра и не спала вместе с сыном.

В результате – бессонные ночи, озноб от переутомления. Любовь, конечно, обволакивала, но и силы на исходе.

Моя дочка стала скидывать мне своего сыночка в восемь утра, а сама уходила спать в свое логово. Я принимала Петрушика, какое-то время играла с ним, а потом обкладывала его со всех сторон подушками и садилась за письменный стол.

Я работала за столом, Петруша пребывал в подушках для безопасности. В один прекрасный день он скатился с кровати, грохнулся на спину, проехал вперед и закатился под диван. Диван стоял на высоких ножках. Петруша благополучно туда въехал, остановился и только после этого заорал. До этого он молчал, не понимал – что с ним происходит.

Я выскочила из-за стола, выгребла ребенка из-под дивана. Он вытолкнул из себя первый крик – и зашелся. Замер с открытым ртом. Личико посинело. Он так испугался, что не мог вдохнуть.

Я стала целовать его в мордочку, в раззявленный ротик, утешать, приговаривать. А он все не мог вдохнуть.

Дочка спала без задних ног.

Вбежал зять, молодой папаша, слегка за двадцать. Он строго и подозрительно зыркнул на меня, понял: произошло что-то внештатное. Но ничего особенного не случилось. Полет с кровати под диван обошелся без осложнений. В ребенке ничего не нарушилось. Отделался страхом. Зашелся. Потом все-таки вдохнул и выдал порцию такого рева, что соседи застучали в батарею.

Эта его мордочка с распятым ртом так и осталась