Читать книгу "Тихие дни в Перемешках - Эрленд Лу"

Не лучше ли прямо в лоб: I can save you from Saatchi. Please continue to read! I know that you hate your husband. That's ok. Don't be ashamed. Let the hatred embrace you[93].

А так говорят? I am love[94]. Нет, едрена вошь, не то.

Thank you for the music[95]. Музыку? Она же не может не понять, что он имеет в виду готовку. Музыка как метафора еды? А почему нет? Живя с этим сухарем Саатчи, она наверняка изголода­лась по метафорам.

Dearest Nigella. Thank you for the music[96]. Иде­альное начало. Please continue reading. I can save you. 4 ever[97].

Дзинь-дон.

Чего?

Дзинь-дон.

Кто там?

А ты как думаешь?

Это довольно некстати.

Телема-ан! Мы уже здесь, все вместе.

Да?

Ты будешь открывать?

Ладно.

Привет.

У тебя и видок!

Да.

Привет, папа.

Привет, Хейди.

Привет.

Привет, Бертольд.

Привет, папа.

Привет, Сабина.

Что делаешь?

Так, разное.

Ты, что ли, не спал ночью?

Не знаю. Кажется, нет.

Так мы идем на Цугшпитце?

Опять?

Дети хотят показать тебе его.

Хотят?

Да.

Телеман, мы же об этом договаривались.

Разве?

Мы говорили об этом вчера вечером.

Понятно. И разговор прошел нормально?

Даже очень.

Хорошо. Простите за беспорядок. У меня есть остатки шоколадно-карамельного десерта. И навер­но, немного спагетти-карбонара на столике у кро­вати.

Мы только что позавтракали.

Ну да, конечно.

Папа?

Что?

А почему на стене написано «Найджела»?

Это... вот... так было. Я снимаю очень задешево, сразу комнату с мебелью и... надписями на стенах. По-моему, у немцев такой обычай или поветрие — да, Нина? Они здесь любят писать на стенах?

Что ты сказал?

Кто хочет, поймет. Этот обычай остался у них с войны.

Ты идешь?

А что, если вы сходите без меня? А я бы пока поразмышлял о театре и, возможно, вздремнул?

Я считаю, тебе надо пойти с нами.

А это что?

Пьеса.

А-а.

А что насчет Бадера?

Бадера?

Он идет на Цугшпитце?

Нет.

Хорошо.

Папа, так ты идешь?

Возможно.

Потрясающий вид.

А мы что говорили!

Да-а. Совершенно потрясающий. Вид.

Смотри, папа!

Да, потрясающе.

Это Австрия.

Правда? Это она так выглядит?

Да.

На вид прекрасная страна.

Телеман! Спокойно.

Я проголодался. Думаешь, у подъемника дают фрицель-шницель?

Держи себя в руках!

Я?

Да.

Я должен держать себя в руках?

Да.

Это ты должна держать себя в руках.

И я тоже.

То есть мы оба должны держать себя в руках?

Да.

Тогда следующий вопрос: что происходит у те­бя с Ба...

Замолчи!

Нельзя говорить?

Не при детях.

Что здесь происходит?

Ничего, Хейди.

Вы думаете, я дура?

Нет.

Мы хотим сохранить твое душевное равнове­сие. И тогда ты, возможно, победишь сегодня ве­чером Анастасию.

Мне ее никогда не победить.

Что за пораженческий настрой.

Тебя это вряд ли колышет.

Конечно победишь.

Ни за что.

Ты победишь ее, если сохранишь душевное рав­новесие.

Которое я потеряю, если ты расскажешь мне, что происходит?

Да.

Тем более я хочу знать, что происходит.

Понимаю тебя.

Это касается только взрослых, Хейди. Сожа­лею, но тебе придется уважать наше с папой право решить это вдвоем между собой.

Но ты-то можешь сказать, папа?

Не знаю, должен ли я.

Не должен!

Папа, скажи.

Если я сделаю это, то дабы показать Хейди, что душевное спокойствие — дутая ценность. Оно не дает ничего стоящего или интересного. Возь­мем Джона Макинроя. Ни намека на душевный баланс, и он самый лучший. Для театра душевное спокойствие — смерть. Чистая смерть.

Вот видишь, мама.

Теперь я скажу.

Хватит!

Хейди, у твоей матери роман с Бадером. Такие дела.

Вот говно!

Скажи?! Подумать противно.

У меня в голове не укладывается. Что ты мог это сказать!

Говно!

Уму непостижимо!

И они... они...

Конечно, они сделали это. Дюжину раз. Или больше. Кто знает?

Говно!

Согласен.

У меня нет слов, Телеман.

У меня тоже. Потрясающий вид. Вон — Авст­рия. Чудо, что за страна!

Привет, это я.

Привет.

К тебе едет Хейди.

Да?

Она теперь не хочет жить со мной.

У-у.

Это все, что ты можешь сказать?

В общем, да. Я ее отлично понимаю. Я сам не хочу жить с тобой.