Читать книгу "Позволь чуду случиться - Анна Агатова"

всяких… типа меня, как станет расспрашивать о том, что же произошло утром и всякое тому подобное. У меня же настроения говорить не было. Ни о чём.

Потому что могла не сдержаться и тоже спросить. Про досмотры спросить, про обыски. Про шмон в моих вещах. Короче, конфликта не хотелось, а душа просила именно его — крикливого, ругательного и эмоционального.

И когда на кухне стихло, а уборка подошла к своему логическому завершению, я была рада, что могу в одиночестве выпить тёплого чаю. Вообще-то, люблю горячий, чёрный и чтобы сахару три ложки. И чтобы с печеньем, сухим и пресным, «Мария» называется.

Такой роскоши, как печенье, тут не водилось. Вообще никакого. Я подсушивала местный хлеб, чем-то похожий на не сильно толстые лепёшки, нарезав его тонкими ломтями. Получались такие себе сухарики, тоже хрустит на зубах, тоже пресное. А отсутствие сахара компенсировала воспоминаниями. О сгущёнке, варенье, мармеладе, чурчхеле и прочих недоступных кулинарных радостях.

Вот и сегодня хотела погрустить над кружечкой чая обо всём произошедшем и не произошедшем — тоже.

Согреть монстра заваривания я не могла — мне так и не доверили Великое Знание Розжига Печи, ну так хоть в одиночестве перекусить. Ела я последний раз сегодня утром и то чисто символически.

Но только уселась с большой кружкой к столу, как припёрся Жажа. Потрогал здоровенный чайнико-кофейник, обернулся ко мне и спросил:

— Хочешь, подогрею?

Я удивилась. Да, я когда-то говорила, что люблю чай именно горячим, но не могла поверить, что кто-то не только услышал, но и запомнил.

— Да, — согласилась немного нерешительно. Уж слишком это похоже было на желание завести разговор, да ещё и с позиций благодетеля.

Жажа возился у печи, и монстр запаривания трав гудел на огне. Молчание нервировало.

Не знаю, как мой визави, может, как раз разглаживал свои белые фалды, а я всё больше нервничала. Говорить не хотелось. Совсем.

Когда кипящая вода тонкой струйкой влилась в мою кружку, а травяной чай был испробован и даже принят как зачётный хотя бы по температуре, мой гостеприимный спаситель уселся напротив и всё-таки завёл разговор.

— Так что это за книжка была? — спросил, глядя в свою кружку, в которую тоже плеснул кипяточку.

— Какая? У Гилерма?

— Ну да, что он у тебя в комнате нашёл.

— Сказки. Детские. Страшные, — я пожала плечами, подыскивая слова для собственного вопроса: по какому праву он у меня в комнате что-то искал?

— Сказки? — Жажа поднял на меня глаза, и в них плескалось непонимание.

— Да. Очень страшные. Нельзя такое. Дети маленькие, — ну правда, такое только взрослым читать, да и то подготовленным. Чего стоит «мышка», способная подкрасться к спящему человек и выпить ему глаз, воткнув жальце под веко? Ладно я. У нас в фильмах ужасов и не такое бывает. А местные детки?

— Почему сказки? — он всё ещё недоумевал.

— Ты книгу видел? Много картинок. Больших, — да, «мышка», пьющая глаз, с подробной схемой прохождения выпиваемой… жидкости очень крупно нарисована была, а текста едва четыре строчки. — Букв мало. Только дети.

И я пожала плечами. Что тут непонятного?

— А зачем в комнату принесла? — и взгляд исподлобья, будто я украла эту книгу.

— Я? Принесла? — раздражение всё же прорвалось через барьеры, которые я так старательно выстраивала сегодня весь день. — Нашла! Под моя кровать! Валяться.

И я резко кружку опустила на стол. С грохотом. К сожалению, ничуть не передававшим глубину моего негодования.

Жажа выпрямился и теперь смотрел на меня с интересом.

— А почему не отдала?

— Люблю, — а дальше добавила по-русски, потому что слов отчаянно не хватало, — мистику, ужасы, хорор. — И пояснила уже на местном: — Смешно.

Хотела сказать «забавно», но слова не знала.

— Смешно? — вот, опять удивлённую лошадь из себя кричит. — Ты же сказала страшно.

Я только глаза к потолку закатила. Ох уж мне эти барьеры! Культурные, языковые и прочие.

— Дети — страшно, я — смешно. Смешные страшные сказки.

Жажа покачал головой и стал рассматривать кружку. Он всегда вот так сосредоточенно недоумевал, когда сталкивался с этими самыми различиями, которые культурные, языковые и прочие. Правда, бывало это совсем редко.

— То есть тебе понравились страшные детские сказки?

Я кивнула и снова пригубила горячий чай.

— Это не твоя книга. Нужно было отдать, — сказал весь такой правильный Ленарди, и в голосе явно плеснула злость.

Это он напрасно. Напрасно воспитывает меня, злится тоже зря. Он тут не один злой вообще-то.

— А искать моя комната без меня — нужно? — спросила я с вызовом. Сама понимала, что говорю криво, зато в интонации вложила всю бурю эмоций. Может, хоть так дойдёт, что я против?

— Это мой дом, где хочу, там и хожу! — вызывающе задрал подбородок Жажа, и губы надменно дёрнулись. — Я тебя в лесу подобрал, если ты помнишь, комнату выделил, кормлю тебя.

Надменность и белые одежды, вообще-то, мало сочетаются. Но мысль я поняла — я тебе подобрал, обогрел, поэтому сиди, не рыпайся и будь благодарна.

Из этих слов выходило, что догадка верна, и не только Гилерм шарил по моим вещам.

— Хочу в столицу, в Офин, — всё же неблагодарно рыпнулась я. Объяснять человеку, что нарушать моё личное пространство нельзя, не хватит ни слов, ни, главное, культурных ценностей. Но если снова поднять вопрос, тот, который ребром, может, одумается?

Жажа взвыл и выскочил из-за стола. Забегал по кухне, дёргая себя за патлы и всё так же рыча. Чисто цирк! Ребро, видимо, попало в больное место.

Ну, ну, смотрим дальше. Жаль, попкорна нет.

— Как ты не понимаешь! — почти взвыл он, уперевшись в столешницу руками и наклонившись ко мне.

Но, но! Не надо так близко! Рацион всё ещё не радужный и зубных щёток так и не завезли. Я вжалась в стену.

— Ты там потеряешься! Огромный город, просто огромный! — прищуренный глаз, рука широко размахнулась. Ну я поняла, ага. Москва нервно курит в сторонке со своими скудными миллионами жителей, да?

Скепсис, видимо, прорвался наружу, потому что Жажа сплюнул с досадой и сел напротив.

— Как ты думаешь, почему магия есть, а мы не пользуемся ею, когда хотим? — спросил проникновенно, задушевно так. Даже мягко.

— Почему? — умеренное любопытство не потому умеренное, что мне неинтересно, — интересно