Читать книгу "Царица темной реки - Александр Бушков"

– Ага, – сказал я. – А о рукописи Баринкая и картинах, я так понимаю, он благоразумно умолчал?

– Вот именно, – сказал Иштван. – Тем более что они и не спрашивали. Подумал: если расскажет, они, чего доброго, могут решить, что он их обманывает и все же занимается тем, что они категорически не одобряют. И неизвестно, чем кончилось бы. Знаете, что самое интересное, господин капитан? Они вовсе не требовали, чтобы дедушка держал их визит в тайне, наоборот. Конечно, сказали они, не стоит кричать о нас на всех перекрестках и печатать в газетах, но всевозможные книжники, которые интересуются разными старинными рукописями с тайными знаниями, должны уяснить: инквизиция существует по-прежнему и очень этого не одобряет. Разве что давно действует иначе, чем в прошлые столетия, но оттого не перестала быть опасной, как змея… Стала даже опаснее. Дедушка сказал, что в этом был резон. Если бы он пошел в полицию и принес жалобу, что ему угрожают инквизиторы, ему рассмеялись бы в лицо и сказали, что инквизиции давно не существует и лучше бы ему вместо полиции сходить к врачу. А потом где-нибудь в темном переулке его нашли бы с ножом в спине, без часов и с вывернутыми карманами – еще одна жертва грабителей, их нынче столько развелось… Вот вы, господин капитан, простите за дерзкий вопрос, будете писать рапорт своему начальству или в военную контрразведку, что на вас напали агенты инквизиции и похитили картины?

– И не подумаю, – ответил я честно. – К психиатрам отправят. Какая в двадцатом веке инквизиция?

– Вот видите, вы прекрасно все понимаете…

– Значит, ты их и раньше знал?

– Боже упаси! – так и вскинулся Иштван. – Век бы их не знать! Просто ко мне в вестибюле подошел тот, что называл себя комиссаром Яношем, отвел в сторонку и сказал с улыбочкой: «Господин Пальчаи, вы ведь должны были слышать от вашего высокоученого дедушки, кто такие «Рыцари Христа»? Позвольте представиться, это мы и есть». А глаза – как шилья, улыбка змеиная, умей гадюка улыбаться, наверняка так бы и улыбалась. Ну, вы ж его чаще меня видели, да и к вам он, наверно, дружелюбием не пылал… Я буквально оцепенел, как кролик перед удавом, а он продолжает обыденно так, чуть ли не весело: «И вы, господин Пальчаи, конечно же, как всякий здравомыслящий человек, хотите жить?» – «Хочу, конечно», – говорю я. Он улыбнулся еще змеинее и говорит: «Хорошо. Жить вы будете. Если в точности исполните мое поручение, – и подает вот этот самый ключ. – Через четверть часа – не раньше! – отопрете спальню капитана и развяжете его. И упаси вас боже сделать это раньше. Помните: русские уйдут, а мы останемся…» Ох, господин капитан… Когда я брал ключ из этой его изуродованной руки без ногтей, у меня мурашки по спине побежали… – Он покосился на нетронутую бутылку токайского. – Господин капитан, не будет слишком большой дерзостью с моей стороны, если я попрошу стаканчик винца? Нервы звенят, как струны на цыганской гитаре…

– Налейте, – сказал я и мысленно махнул рукой. – А заодно налейте и мне. Выпьем за благополучное окончание этой истории…

Вот, собственно, и всё. Через три дня, как и планировалось, наша дивизия выступила на Будапешт, и завертелась такая карусель, что помнить обо всем, что случилось в графском доме, стало просто некогда…

Да и потом если я о чем-то и вспоминал, так это об Эржи. Уж ее-то забыть было трудно. А вот все остальное… Еще раз повторю: все это не мое. Я демобилизовался летом сорок пятого, восстановился в институте. Тяжеленько пришлось, конечно, после перерыва на целую войну, но я справился, закончил, стал искусствоведом, как мечтал еще в школе, и началась мирная жизнь со своими заботами, проблемами и профессиональными сложностями.

А эта история… Возможно, будь я историком, и попытался бы что-нибудь выяснить. Вполне возможно, в Венгрии и сейчас в архивах найдутся какие-нибудь документы о жизни и судьбе баронессы Катарины Капоши. И где-нибудь в запасниках может храниться рукопись барона Баринкая. Вряд ли граф взял ее с собой, когда бежал в Западную Германию, – когда началась национализация и знатные господа наперегонки кинулись в эмиграцию, они в первую очередь думали о драгоценностях, а не о старинных рукописях – разве что те были очень уж большими раритетами и стоили громадных денег. А через эти документы, весьма вероятно, можно было бы выйти и на другие…

А впрочем, нет, и будь я историком, за такое дело бы не взялся. Причина в складе характера и образе мышления. Понимаете, мне всегда были категорически не по душе все эти секреты пирамид, тайны алхимиков, зашифрованные знания и тому подобные «чудеса и приключения» – был даже журнал с таким названием. Подавляющее большинство всей этой писанины – откровенная выдумка. И то, что все это произошло со мной в реальности, дела не меняет. Не мое это, хоть режьте. Нет у меня ни малейшей тяги ко всему этому загадочному и таинственному. Еще и потому, что однажды случилось со мной самим.

Только раз, когда я был на последнем курсе, случился краткий приступ любопытства, этакий необъяснимый наплыв. Просмотрел в библиотеке пять или шесть серьезных работ по истории венгерской живописи восемнадцатого века. Начал с конца – в конце таких солидных изданий обычно помещают по алфавиту фамилии тех, кто в них упомянут, и номера страниц, на которых эти люди упомянуты. Да, вы правильно догадались. Искал что-нибудь о Михае Отрокочи. И наткнулся на его фамилию в одной-единственной книге – с одним-единственным номером страницы, на которой он поминался. Там было всего несколько строчек. Как сейчас помню, память у меня хорошая, речь шла о молодых художниках, многообещающих, но не состоявшихся. «Другие в той или иной степени повторили судьбу Михая Отрокочи. Молодой человек подавал большие надежды, но, к сожалению для сегодняшних ценителей живописи, принадлежал к знатному и богатому семейству и по молодости лет закружился в вихре светских удовольствий: балы, охоты, всевозможные увеселения, многочисленные романы, часто с замужними дамами. Некоторые полагают, что он был убит не разбойниками, а наемными убийцами, подосланными одним из ревнивых супругов (предположительно графом Золтаном Паттораи). Написать он, судя по всему, успел совсем немного, и ни одна из его картин не дошла до нашего времени». Такая вот эпитафия…

Больше никогда я подобными изысканиями не занимался. У искусствоведов хватает своих загадок, гораздо более прозаичных, что ли, но от этого не менее интересных. Например, проблема авторства той или иной картины. Или другая проблема: сам знаменитый мастер писал это полотно или просто поставил свое имя на работе ученика. Такое случалось не так уж редко: мэтр хотел поддержать ученика, талантливого, но пока что с пустым карманом. Полотно уходило за совершенно другие деньги, чем работы не добившегося еще признания молодого живописца. Иногда дискуссии длятся годами, иногда загадка так и остается неразгаданной. Скучным это кажется только постороннему…

И еще. С некоторых пор я полностью согласен с «комиссаром Яношем» – или как там его по-настоящему звали: существуют знания, которые следует самым решительным образом, так сказать, изымать из оборота. Картина, способная служить дверью меж разными временами, – штука пострашнее атомной бомбы. Жутко представить, что может произойти с историей, со всем нашим миром…