Читать книгу "Метрополис. Город как величайшее достижение цивилизации - Бен Уилсон"

Это вымысел, само собой, но Нью-Йорк 1920-х оказался еще более «вавилонским», чем думал писатель. Небоскребы, ставшие его отличительной чертой, казались возрожденными зиккуратами. За стиль жизни, богатство и роскошную архитектуру Нью-Йорк заслуженно носил титул «Нового Вавилона» – точно так же, как Лондон столетием ранее. После Уэллса этот город стирали с лица земли множество раз на киноэкране, например в «Когда миры столкнутся» (1951), «День независимости» (1996) и «Мстители» (2012).

Через несколько лет после Уэллса о том, чтобы уничтожить Нью-Йорк, задумался другой мечтатель. Но у него была вполне конкретная цель. Ле Корбюзье не воспринимал Нью-Йорк как сверкающий суперсовременный метрополис будущего – он видел на его улицах слишком много беспорядка, бессмысленности и неупорядоченности. Город был слишком запутанным, а его небоскребы натыканы произвольно, без какого-либо рационального плана. Мегаполис мог быть «ошеломляющим, удивительным, воодушевляющим, насильственно живым», но он был хаотичным и грязным во всех смыслах. Для Ле Корбюзье ньюйоркцы жили «набившись в дыры, словно крысы» на «мрачных», «запутанных улицах». Архитектор мечтал о том, чтобы уничтожить мертвый старый город, который только «вносил беспорядок в готовое разродиться новым настоящее». Нью-Йорк не был воплощенным будущим, но он указывал путь к нему, и Ле Корбюзье, точно библейский пророк, думал, что нужно разрушить Вавилон, прежде чем строить Новый Иерусалим. Только из аннигиляции могла родиться утопия[84].

В новом Нью-Йорке «стеклянные небоскребы будут расти как кристаллы, чистые и прозрачные, закутанные в листву деревьев». Для Ле Корбюзье это был бы «фантастический, почти мистический город… вертикальный город под знаком нового времени». Как только прошлое будет расчищено, воздвигнется новый рациональный метрополис – «Сияющий город», пересеченный вознесенными в воздух транспортными путями, что соединят установленные в зеленом парке здания. Эти новые «башни в парке» будут настоящими машинами для жизни, для работы, покупок и развлечений; вознесшийся к небесам «Сияющий город» дал бы рождение новой урбанистической утопии, освободил бы миллионы от вавилонского смешения.

Спонтанно выросший Нью-Йорк, конечно же, не сровняли с землей для того, чтобы построить запланированный «Сияющий город». Но идеи Ле Корбюзье повлияли на поколения градостроителей. После Второй мировой орды бульдозеров были спущены на большие города не только там, где остались разрушения от войны, но и там, где не было бомбардировок, например в США. Очень часто для «расчистки трущоб» или «городского обновления» выбирали бедные районы. Сложившиеся самоорганизованные сообщества рабочего класса были разорваны на куски, когда на них тестировали идеи Ле Корбюзье в области строительства высоток или скоростных шоссе. Но такие районы выглядели хаотичными и уродливыми.

Идея города как дикого и опасного места красной нитью проходит через религию, политику и культуру, начиная с видений Де Квинси и того, как Диккенс описывает городскую несправедливость; эту же идею поддерживает голливудский нуар, в котором мегаполисы представлены как среда, насыщенная порчей всех видов, да и эксперименты Джона Кэлхуна с крысами говорят о том же. Стремление разрушить Вавилон и начать все снова заразно.

В недавней масштабной урбанизации, охватившей Китай, густонаселенное, отравленное ядро таких городов, как Шанхай или Пекин, было снесено бульдозерами, а их обитателей переселили в пригородные высотки. Это было сделано во имя создания опрятных сверкающих мегаполисов, которые выглядели бы и ощущались как современные и упорядоченные. В городах вроде Мумбаи или Лагоса неформальные поселения намечены как цель для уничтожения в попытках придать гигантам блеск глобальных метрополисов. Идея того, что научно спроектированная городская среда может освободить нас от иррационального урбанистического хаоса, остается по-прежнему влиятельной.

Но что дает городам их «анархическую предприимчивость», их «лютую и ужасную энергию» (в терминах Уэллса), как не царящие в них хаос и смешение? Урбанизированные крысы Кэлхуна могли погружаться в насилие под давлением высокой плотности жизни, но люди куда лучше умеют приспосабливаться. Большие метрополисы построены на слоях истории и на миллиардах внутренних противоречий. Никто не знает, как они на самом деле работают, несмотря на все теории, которые мы создали за тысячелетия. Они выглядят такими уязвимыми и неконтролируемыми, им вроде бы не хватает логики, так что они вот-вот свалятся в анархию и придут к коллапсу. Они питаются нашими желаниями, грехами и эгоизмом в той же степени, как нашими рациональными мыслями и благими намерениями. Они жутки и невообразимы, но в то же время они вдохновляют и возвышают. Они велики, зловещи, безжалостны, но одновременно успешны и могущественны. В них есть секс-шопы и оперные театры, соборы и казино, пип-шоу и картинные галереи. Конечно, мы хотим хорошую канализацию и поменьше проституток, но очищенный город чаще всего теряет свою зажигательную энергию. Налет въевшейся грязи необходим ему в той же степени, как и забота о чистоте. Места, где моральные нормы низки и даже вообще отсутствуют, сосредоточения гламура и благосостояния создают противоречивый и беспокойный характер больших городов, тот самый, что и дает им энергию. Мегаполис – это утопия и антиутопия в одном и том же месте и времени.

3

Космополис
Афины и Александрия, 507–30 годы до н. э.

Сингапур, Нью-Йорк, Лос-Анджелес, Амстердам, Лондон, Торонто, Ванкувер, Окленд и Сидней имеют одну общую черту: от 33 до 51 % их жителей родились в других странах. Список этих глобальных «центров влияния» возглавляют Брюссель, в котором 62 % жителей родились за границами Бельгии, и Дубай – там иностранцы составляют 83 % населения.

Но эти цифры сами по себе не в состоянии рассказать нам полную историю городского разнообразия. Они не говорят о том, какую часть населения составляют дети и внуки иммигрантов, например; они не дают сведений о количестве национальностей и их взаимном статусе в пределах мегаполиса. Меньшинство жителей Дубая, рожденных вне ОАЭ, – маленькие группы высококвалифицированных богатых специалистов со всего мира; но большинство – удивительно низкооплачиваемые работники из Пакистана, Индии, Бангладеш, Шри-Ланки и Филиппин. По контрасту иммигранты в Торонто – 51 % от всего населения – происходят из 230 национальностей, и доминирующей группы нет. Кроме того, еще у 29 % жителей этого города по меньшей мере один родитель приехал из-за пределов Канады.

Динамизм больших городов в значительной степени обусловлен постоянным притоком идей, товаров и людей. Успешные города во все эпохи могли похвастаться ордами приезжих, стучащихся в ворота. Экспатриаты не только импортируют новые идеи и способы делать разные вещи, но они привозят и тесные связи с собственной родиной. Портовые города всегда были инновационными, поскольку, если даже в них не имелось большой колонии иностранцев, они постоянно контактировали с людьми, товарами и идеями, странствующими по земному шару. Ошеломляющий успех Афин в V веке до н. э. в немалой степени объясняется открытостью этого города внешним влияниям, и тем, что примерно треть населения в нем составляли иностранцы. О навязчивом афинском эклектизме тогда говорили: «Слушая все диалекты, они взяли что-то из каждого; другие греки обычно использовали собственный диалект, образ жизни и стиль одежды, но афиняне пускали в ход смесь всего, что можно было найти у всех греков и варваров»[85].