Читать книгу "Современная смерть. Как медицина изменила уход из жизни - Хайдер Варрайч"

Моя бабушка по материнской линии, которую мы звали наной, была женщиной удивительной силы духа и невероятной выносливости, однако уже на пороге седьмого десятка она считалась древней старухой. Выйдя замуж еще подростком, нана родила восемь детей. За пределами Пакистана она была единственный раз в жизни, когда отправилась в хадж в Саудовскую Аравию. Не так давно в гостях у моего дяди она почувствовала жжение в груди. Нана подумала, что это, наверное, кислотный рефлюкс, и постаралась перетерпеть боль. Ее начало тошнить, а потом вырвало, но жжение при этом не стало слабее. Мой дядя начал беспокоиться и быстро посадил ее на заднее сидение своей машины. К тому моменту, как они добрались до больницы, она уже едва могла стоять, поэтому ему пришлось внести ее в приемный покой на руках. Через несколько минут нана умерла.

Ее смерть, которая случилась, когда я писал эту книгу, стала для меня сильнейшим ударом. Я не имел ни малейшего представления, что она была очень больна и находилась настолько близко к смерти. На самом деле никто в точности не понимал, как и от чего она умерла. Это верно почти для всех, кто умирает в тех краях. По современным меркам самым поразительным в ее кончине было, видимо, то, что ее первый день в больнице оказался последним.

В странах третьего мира люди сегодня умирают так, как это происходило в развитых странах до появления современных медицинских технологий. Становясь в детстве свидетелем смерти в Пакистане, я как будто отправлялся на машине времени в прежние времена, когда смерть была еще чем-то таинственным. Болезни тогда определялись верованиями и историями, а не диагностическими кодами. Шкафчики в домах были забиты талисманами, молитвенниками и травами, а не рецептурными лекарствами и медицинскими устройствами. Те немногие, кто испытывал боль, боролись с ней при помощи веры, а не опиатов.

Мало того что медицина в богатых странах в прошлом отличалась от современной — другими были и образ жизни, и структура семьи. Поскольку никаких методов поддержания жизни больного не существовало, почти все получали уход у себя дома. Семьи были географически более компактными, а менее напряженный характер работы и большая доля молодых людей в населении облегчали оказание помощи старикам. В развивающихся странах все во многом обстоит так же и по сей день, поэтому там почти не знакомы с такими реалиями, как дом престарелых и реабилитационный центр.

Хотя то, как происходит смерть в странах третьего мира, легко описывать в романтическом духе, это является лишь одной стороной медали. Несмотря на то что даже в процессе написания этой книги я успел потерять немало близких, огромное влияние на всю мою жизнь оказала смерть человека, с которым я не был знаком и которого даже никогда не видел. Абдулла, будь он жив, был бы моим старшим братом. Моей маме едва исполнилось двадцать, когда она им забеременела, и, казалось, все шло хорошо. У нее было семь братьев и сестер, которые все как один ждали появления первого малыша в новом поколении их семьи. Спустя считаные мгновения после рождения, еще до того, как кто-то успел его сфотографировать, Абдулла перестал дышать, и его дыхание так и не возобновилось. До сих пор я часто представляю, что было бы, если бы мы росли вместе.

Смерть, которой умер Абдулла, распространена сегодня в бедных странах и не была редкостью в США и Европе на рубеже XX века. Именно эти непрожитые жизни и предотвратимые смерти являются самым ярким напоминанием о том, как многим мы обязаны врачам, ученым и специалистам в области общественного здоровья, которые обеспечили нас столькими методами лечения, что мы теперь не знаем, что с ними делать.

Еще одной важной причиной изменений в окружающих умирание культурных моделях стало появление в большинстве развитых стран медицинского страхования. Не так давно все медицинские услуги были там платными. Это означало, что госпитализация напоминала пребывание в гостинице. Чем на больший срок вы остаетесь, тем больше себя балуете и тем больше платите. Иногда это вело к необходимости делать трагический выбор. Еще в Пакистане мне однажды пришлось иметь дело с мальчиком, которого лечили от алиментарной дистрофии в отделении интенсивной терапии. Отец ребенка был малоимущим поденным работником. По мере того как росло количество дней, проведенных пациентом в больнице, отец все больше переживал о своих здоровых детях. Из-за постоянно растущего счета за лечение, он стоял перед выбором: обречь на голод других детей или бросить попытки спасти больного ребенка. В итоге он решил прекратить лечение, и мальчик скончался почти сразу после этого.

Медицинская страховка позволяет пациентам получать в больнице лечение и поддерживающую жизнь терапию, не беспокоясь при этом о сумме, которая будет стоять в предъявленном им счете. Это нововведение является основной причиной, по которой у нас сейчас есть возможность вести описанные выше разговоры о том, где именно мы умрем, и по которой вообще возникли многие из этих проблем.

Хорошо это или плохо, но смерть радикальным образом изменилась. Мы многое приобрели и многое потеряли. Мы смогли ее отсрочить, но одновременно сделали ее более трудной. Ничто не отражает все эти противоречивые тенденции лучше, чем непростая история сердечно-легочной реанимации (СЛР). Став чем-то вроде главного отрицательного героя современной медицины, СЛР напоминает нам и о том, как далеко мы продвинулись, и о том, как многое мы потеряли по пути.

Это был один из тех дней, когда утренние обходы растягиваются до начала второй половины дня. У нашей команды было так много пациентов, что часть из них лежала в палатах других реанимационных отделений. В отделениях интенсивной терапии утренние обходы позволяют врачам, дежурившим с предыдущего утра, передать всю необходимую информацию о пациентах команде, которая только заступает на смену. Во время таких обходов вся команда работает так же слаженно, как наземные службы аэропорта: у каждого есть своя роль, и каждый старается при этом сделать с утра как можно больше, чтобы днем и вечером все смогли уделить внимание крупным задачам вроде операций или сосредоточиться на оказании помощи только что поступившим пациентам.

Этот модуль был одним из самых трудных за весь период моей ординатуры. В отличие от всех остальных команд реаниматологов, у нашей не было верхнего лимита числа пациентов. Мы могли брать на себя больных из других отделений и, таким образом, служили чем-то вроде выпускного клапана, когда другие команды достигали максимума своих возможностей. И все же я не помню другого времени, когда работать было так весело. В нашу команду входили некоторые из моих лучших друзей по ординатуре. Нами руководила один из самых опытных и невозмутимых врачей во всей больнице. Сложно переоценить, до какой степени сплоченность команды помогает каждому ее члену получать удовольствие от работы и повышает качество ухода за больными. Солнце ярко светило в окна, а обход подходил к концу, когда мы зашли в палату к последнему в нашем списке пациенту. Ничто не предвещало надвигавшейся катастрофы.

Пациент, мужчина за шестьдесят, был на тот момент одним из самых молодых наших больных. Его жизнь недавно пошла наперекосяк, когда у него случилось крупное кровоизлияние в мозг, и теперь он был лишен всех средств коммуникации с миром. Одно случайное событие прервало привычное течение его жизни, и он отрешенно лежал на больничной койке. Однако, учитывая острый характер произошедшего, у него все еще оставался определенный шанс в достаточной степени восстановить свои функции. После того как мы его осмотрели и уже были готовы уйти из палаты, нам показалось, что он слишком низко сполз по наклонному изголовью своей койки, поэтому мы решили напоследок переложить его повыше.